Войско стояло в тени кораблей на песке, каждый воин в полном вооружении, держа щит и меч наготове, — бесконечные ряды мужей, преданных делу, о котором они ничего не знали, кроме того, что за морем их ждет добыча. Никто нас не приветствовал, никто не бросился навстречу, чтобы разглядеть получше своих царей.

В самом конце рядов стояли корабли Ахилла и его люди, о которых мы столько слышали, никогда не видев, — мирмидоняне. Я был достаточно умудрен опытом, чтобы не ожидать от них ничего особенного, но они были особенными. Высокие и белокурые, с синими, зелеными или серыми блестящими глазами, глядящими из-под добротных бронзовых шлемов, — они были сплошь закованы в бронзу в отличие от обычного кожаного обмундирования простых воинов. Каждый держал связку из десяти копий вместо обычных двух или трех; тяжелые щиты в полный рост не многим уступали моему собственному ветерану; и вооружены они были мечами и кинжалами, а не дротиками и пращами. Да, это были воины для переднего края, лучшие из всех, которые у нас были.

Что касается самого Ахилла, Пелей, должно быть, потратил целое состояние, снаряжая на войну единственного сына. Его колесница была позолочена, его кони далеко превосходили всех остальных — три белых жеребца фессалийской породы, с упряжью, сверкающей золотом и каменьями. Откуда бы ни взялись его доспехи, я знал только одни, которые были еще лучше, — те, что были заперты в моем собственном сундуке. Как и показушные доспехи Агамемнона, они были покрыты золотом, только основой ему служила бронзовая броня, которую кроме него мог носить, пожалуй, только Аякс. Они были сплошь покрыты отчеканенными священными символами и украшены янтарем и горным хрусталем. У него было только одно копье, изношенное и безобразное. Возницей у него был его двоюродный брат Патрокл. О, какая хитрость! Когда что-то впереди вынуждало царскую процессию на мгновение остановиться, кони Ахилла начинали беседовать.

— Приветствую вас, мирмидоняне! — проржал тот, который был ко мне ближе других, вскидывая голову так, что его длинная белая грива стала развеваться по ветру.

— Мы будем храбро нести его, мирмидоняне! — послышалось изо рта коня, который стоял в середине, самый степенный.

— Не нужно бояться за Ахилла, когда мы везем его колесницу! — сказал самый дальний, голосом больше похожим на ржание, чем у первых двух.

Мирмидоняне широко улыбались, опустив связки копий остриями вниз в знак приветствия, в то время как Идоменей, колесница которого ехала перед колесницей Ахилла, стоял с отвисшей челюстью и дрожал мелкой дрожью.

Но, следуя вплотную за золотой колесницей, я разгадал их трюк. За лошадей говорил Патрокл, практически не шевеля губами. Умно!

Погода была солнечной, дул ласковый ветерок; все приметы указывали на то, что отплытие не будет отмечено ничем примечательным и поход будет легким. Но в ночь перед отправлением я никак не мог уснуть; мне пришлось встать с ложа и выйти под звезды. Я мерил шагами дюны, борясь с тревогой. Когда я смотрел на очертания стоявшего поблизости корабля, ко мне кто-то подошел.

— Тебе тоже не спится?

Мне не было нужды вглядываться в темноту, чтобы понять, кто это был. Только Диомед стал бы искать Одиссея, предпочтя его всем остальным. Он был хорошим другом, мой побитый войной товарищ, самый закаленный в битвах из всей великой дружины, собравшейся идти на Трою. Он сражался в каждой войне, не важно, большой или малой, от Крита до Фракии; он был одним из тех, кто принял участие во втором походе Семерых против Фив,[13]тех, кто взял этот город и сровнял его с землей, сделав то, что не удалось их отцам. В нем горела страсть, которой во мне не было, — хотя я и был жесток, но бесстрастен, мой дух был навеки закален холодом моего разума. Как нередко бывало, я почувствовал укол зависти, ведь Диомед был мужем, который поклялся построить святилище из вражеских черепов и сдержал клятву. Его отцом был Тидей, один из самых знаменитых аргивских царей, но сын намного превзошел отца. Диомед не изменит долгу под стенами Трои. Он проделал путь из Аргоса в Микены со всем рвением и горящим сердцем, ибо он без памяти любил Елену и так же, как бедняга Менелай, отказывался поверить, что она сбежала по собственной воле. Он питал ко мне огромное уважение, чувство, близкое, как мне порой казалось, к поклонению культу героя. Чтить как героя? Меня? Странно.

— Завтра пойдет дождь, — сказал он, запрокидывая свою длинную шею и вглядываясь в глубину небес.

— Так облаков же нет, — возразил я.

Он пожал плечами.

— У меня ноют кости, Одиссей. Помнится, отец всегда говорил, что муж, много раз сокрушенный на поле брани, чей скелет кололи и дробили копья и стрелы, с приближением дождя или холода страдает от боли. Сегодня эта боль очень велика и не дает мне уснуть.

Я уже слышал о таком феномене раньше, поэтому вздрогнул.

— Ради всех нас, Диомед, я надеюсь, твои кости ошибутся, хотя бы на этот раз. Но зачем ты искал меня?

Он усмехнулся.

— Я знал, что Лис с Итаки не сможет уснуть, пока не почувствует плеск волны под своим кораблем. У меня к тебе есть разговор.

Положив руку ему на плечо, я повел его к своему шатру.

— Тогда давай поговорим. У меня есть вино и отличный треножник с огнем.

Мы уютно устроились с кубками в руках, поставив треножник между собой. В шатре было сумрачно и тепло, мы утопали в подушках, вино мы не стали разбавлять — в надежде, что оно поможет уснуть. Нас никто не должен был потревожить, но для большей уверенности я задернул занавес над входом в шатер.

— Одиссей, ты самый великий муж в этом походе, — со всей серьезностью начал он.

Я не смог удержаться от смеха.

— О нет! Это Агамемнон! А если не он, то Ахилл.

— Агамемнон? Этот твердолобый упрямец? Никогда! Может, заслуги и припишут ему, но только потому, что он верховный царь, а не потому, что он величайший из мужей. Ахилл — всего лишь юноша. О, я допускаю, он может стать великим! И он умен. Возможно, в будущем он и докажет свою мощь. Но сейчас он еще не прошел ни одного испытания. Кто знает? Не исключено, что при виде крови он подожмет хвост и помчится прочь.

Я улыбнулся.

— Только не Ахилл.

— Хорошо, согласен. Но он никогда не сможет стать самым великим мужем нашего войска, ибо это ты, Одиссей. Ты! Именно твоими стараниями, и ничьими больше, мы возьмем Трою.