ключевое слово? Милых у меня не было? Разве что в подростковом возрасте. Но и я тогда вполне мог быть милым. Хм, даже вспоминать не хочется.

– Ну что, остаешься? – спрашиваю я. – Комната на первом этаже, рядом санузел. Я сплю на втором. Обещаю – ночью мы не пересечемся.

– А утром?

– Что утром?

– Вам надо будет приготовить завтрак? – смущаясь, спрашивает она.

– Я буду совсем не против, – с улыбкой отвечаю я. – А сейчас давай чай?

 Она кивает и поднимается. Идет в сторону кухни. Я провожаю Славу взглядом, уставившись на ее аккуратную попку, которую сильно облегают леггинсы... и в паху опять напрягается член.

 Бля! Нет, трахать я ее не буду. Хорошая девочка, правильная, честная. На таких женятся. А не используют...

 Стоп! У нас же точно один раз уже было. И я вот вообще не помню как... как она себя вела? Стонала? Кричала? Царапалась? Сопротивлялась...

 Твою мать, точно! Вспоминаю, что еще подумал тогда: нарочно сопротивляется, заводит так.

 А вот сейчас мне кажется, что нет, не нарочно.

Глава 28

Стася

Комната для прислуги довольно просторная. Обставлена просто, но уютно.

 В шкафу я нахожу постельное белье, полотенца и халат. Все чистое, пахнущее порошком. И последнее явно оставлено Фаиной Егоровной – халат в веселую расцветку, желто-оранжевые цветы, да еще размера на три больше моего. Но выбирать больше не из чего. Приняв душ, я промакиваюсь полотенцем и надеваю чужой халат. Нижнее белье тут же стираю и развешиваю на полотенцесушилку в надежде, что к утру оно высохнет.

 Кровать довольно большая. И очень удобная. Я ложусь на нее и почти сразу засыпаю.

Во сне вижу бабушку и Марту. Бабушка купает ребенка в ванночке во дворе нашего дома. Обе счастливые, с улыбками на лицах. Я словно наблюдаю за ними со стороны, и они меня не видят. Марте нравятся водные процедуры. Она всегда улыбается. А еще вода помогала нам успокоить ребенка, если она плачет, ее что-то беспокоит, стоит только опустить ребенка в воду, как она перестает плакать.

 Наверное, я скучаю. Во сне чувствую это так сильно, как будто сердце рвется к дочери. И ее голубые глаза не пугают, они такие красивые, такие чистые, как сам ребенок, который ни в чем не виноват.

 Бабушка опять оказалась права, отправив меня в город. Она знала, что так будет. Что на расстоянии я смогу быстрей принять своего ребенка.

 Приходит утро. Первые лучи солнца проникают в комнату, ласкают приятным теплом руку, не накрытую одеялом, и я сразу же просыпаюсь. Отдохнувшая, бодрая.

 Десять минут на водные процедуры, пара минут на переодевание (хорошо, что белье все-таки высохло), и вот я уже иду на кухню. Надо приготовить хозяину дома завтрак.

 В холодильнике почти пусто, в магазин я собиралась только сегодня. Но того, что я нахожу, вполне достаточно, чтобы приготовить оладьи: два яйца, кефир. На нижней полке кухонного гарнитура обнаруживаю сахар и муку грубого помола. То, что надо.

 Тесто замешиваю вручную, венчиком. Но все равно быстро. И вскоре ставлю жарить первую порцию оладушек.

 Они получаются ароматными, румяными. Я не сдерживаюсь и пробую одну. И в этот момент слышу:

– Доброе утро, Слава.

 Оборачиваюсь. Матвей Георгиевич стоит в дверях кухни, опершись рукой о косяк. На мужчине надеты лишь серые короткие шорты. А тело какое... Я еще вчера успела заметить. Рельефное, все мышцы словно надуты: на руках, ногах. Кубики на плоском животе. У Мити не такое тело...

 Резко отворачиваюсь, понимая, что разглядываю. И разглядываю уже долго.

– Что у нас на завтрак? – спрашивает он весело.

– Оладьи на кефире.

– Отлично. Сделай кофе, – бросает он и уходит. А я начинаю суетиться. Ищу кофе, нахожу. Молотый, в глянцевом пакете. Натыкаюсь взглядом на кофемашину, Фаина Егоровна показывала мне, как ею пользоваться, но сейчас, смотря на этот агрегат, понимаю – не запомнила.

 Спасает турка, которая стоит на верхней полке. И я завариваю кофе так, как делает это обычно бабушка.

 Матвей Георгиевич возвращается на кухню, уже одетый. В этот момент я наливаю в чашку кофе из турки.

– У нас есть кофемашина, – сообщает мне хозяин дома и садится за небольшой стол у окна. Что ж, видимо завтракать он будет здесь, а не в гостиной.

– Знаю, – киваю я. – Простите, но я не запомнила, как ею пользоваться.

 Он хмыкает, но молчит. Я ставлю перед ним на стол тарелку с оладьями и чашку с кофе. Матвей Георгиевич пробует оладушку, потом делает глоток кофе и удовлетворенно кивает. Я улыбаюсь, аккуратно и почти не заметно, и собираюсь уйти, но меня тормозит неожиданная просьба:

– Садись, позавтракай со мной.

 Слушаюсь, наливаю себе чая и сажусь напротив.

 Завтракаем мы в тишине, даже не глядя друг на друга. Но когда тарелка с оладьями пустеет, а напитки уже допиты, Матвей Георгиевич произносит:

– Надо позвонить Саше и сказать, что ты согласна.

 Хмурюсь. Потому что мне совсем не хочется этого делать. Я не люблю врать, одно вранье мне стоило того, что вся деревня на меня обозлилась. Что я стала изгоем после несостоявшейся свадьбы. Да и стыдно очень.

– Слава! Слава! Ау!

 Не знаю, сколько времени я сетовала на судьбу и упивалась горькими воспоминаниями, но кажется, много. Матвей Георгиевич вопросительно смотрит своими голубыми глазами, но почему-то сейчас  не вижу в них льда. Скорее, небо.

 Я молчу, разрываясь внутри, а потом со вздохом поднимаюсь и иду за телефоном. Боже, что я делаю и во что ввязываюсь? Собраться бы и уехать обратно в деревню… И что? Сидеть безвылазно в доме или во дворе? Снова слушать в свой адрес оскорбления?

 Возвращаюсь в кухню, и Матвей Георгиевич спрашивает:

– Что решила?

– Я позвоню, но… боюсь, что не смогу врать. Точнее, что он поймет.

– Значит, так. Сразу спрашивай про деньги и не мямли. Представь, что у тебя нет абсолютно никаких моральных принципов, а только желание срубить легкие бабки. Ферштейн?

– Что? – не понимаю я.

– Не важно, – машет он в ответ рукой. – Набирай и включай громкую.

– Не доверяете? – вдруг вырывается у меня.

Матвей Георгиевич улыбается и отвечает:

– Боюсь, что ты перенервничаешь и забудешь все, что он сказал.

 Мне становится неудобно за свой вопрос. Я, стараясь не смотреть на мужчину, снова сажусь за стол и дрожащими