— Он спит…

И включает звук погромче.

Возвращается Нада, и возвращается Отец. Они с порога столовой смотрят на меня. Рука Отца обнимает Наду за плечи. Они что-то говорят, лица у них грустные, но, хотя они смотрят на меня, я понимаю: то, что они говорят, мне слышать не надо, и я ничего не слышу. Тогда я еще шпионить не умел.

Мы куда-то едем, ужинаем в каком-то красивом месте, и я спрашиваю:

— Где Спарк?

А Отец бодро отвечает:

— Спарку понадобилось к доктору. Помнишь, как и ты ходил к доктору? Доктору Прэтту?

— А зачем?

— Спарку нужно сделать укол против кори.

Утром я проснулся, и Спарка не было; некого было ругать за то, что он набезобразничал в кухне, никто не вертелся, не повизгивал под ногами. Нада осталась дома. Она сделала тянучки, но они получились такие соленые, что съесть их пришлось мне одному. Днем к дому подъехала машина Отца, и я увидел, что за рулем сам Отец. Он выскочил из машины, громко и радостно крикнув нам: «Привет!». И с ним был Спарк.

— Прямо от доктора, живой и невредимый. Ему сделали укол, и вот он опять здоров! — сказал Отец.

Лая и повизгивая, Спарк семенил у ног Отца. Отец поднял его и передал мне. Сначала, казалось, Спарк меня не узнал, но через минуту он уже лизал меня в щеки. Нада обняла нас обоих, и когда я взглянул на нее, она мне показалась какой-то необычайно прекрасной.

— Спарк говорит, что он не любит врачёв. Прямо, как я, — сказал я.

— Врачей! — мягко поправила Нада.

Где-то в глубине мы резвимся вместе со Спарком, а рядом стоят и смотрят на нас Отец и Нада. Лица у них счастливые. Рука Отца обвита вокруг плеч Нады.

И вот через неделю (не помню точно, в какое время) Нада, Спарк и я отправляемся гулять. Нада в брюках, на голове платок. Счастливый, ветреный день. Мы со Спарком гоняемся, носимся, Спарк тявкает, во всю прыть семеня своими коротенькими лапками, я то и дело падаю, но при этом ни разу не плачу.

Мы бежим впереди, улочка там заворачивает. Нада кричит: «Постойте!», но Спарк не слышит и все бежит, семеня лапками. Перескакивая через край тротуара, он на миг зависает в воздухе, продолжая так же перебирать лапками; я устремляюсь за ним, а Нада выкрикивает еще строже: «Ричард, погоди!», я кидаюсь, чтобы ухватить Спарка за крохотный хвостик, но слишком поздно. Откуда ни возьмись возникает голубовато-зеленый грузовичок, на сей раз не из прачечной, а «Доставка продуктов на дом», взвизгивают тормоза, грузовичок, содрогнувшись, кидается в сторону, раздается удивленный вопль Спарка и яростный выкрик Нады: «Нет! Нет!»

Выходит шофер, что-то говорит Наде. Спарк где-то за грузовичком, но его не слышно, а Нада не разрешает мне пойти посмотреть, что с ним. Я плачу. Нада тоже плачет, но она сердита. Шофер не плачет и не сердится, как все мужчины, потому что они заняты делом.

— Значит, так, — говорит Нада, — вы отвезете собачку к доктору. Отвезете его к доктору. И когда он поправится, привезете обратно. Вы меня поняли?

— Да, мэм, — отвечает шофер.

Оба смотрят на меня, слышу я или нет.

После чего Нада тащит меня домой. Сначала я плакал, а потом все забыл. Нада приготовила тянучки. Мы вместе смотрели мультики про Микки Мауса.

В тот день Спарка не было, на следующий тоже. Я спросил горничную, где Спарк, он что, в больнице? Она сказала, что Спарка вылечат и привезут домой. А назавтра к дому подъехала машина Отца, и Отец в спешке вышел, пустил Спарка к моим ногам и сказал:

— О Господи, мне давно уже надо быть в аэропорту! — простился с нами и пошел к машине.

Был один страшный момент, когда Спарк чуть было не угодил под заднее колесо, но все как-то обошлось; может, его испугал крик Нады, а я загнал его к кустам и потом взял на руки. За эти два дня он заметно подрос. Шерстка была уже не такал мягкая. Спарк скулил и рвался у меня из рук.

— Спарк меня уже любить не хотит! — со слезами проговорил я.

— Не хочет! — поправила Нада, пытаясь погладить худенькую, подрагивающую головку Спарка. — Неси его в дом, надо дать ему поесть. Он два дня пробыл в больнице… все-таки.

И мы понесли его домой, и он тут же напустил лужу посреди кухни, которую служанка тут же вытерла, а Нада произнесла что-то, что говорила иногда Отцу. Мы покормили Спарка и весь день его гладили, чтобы он перестал скулить. Он не хотел со мной играть, и я сказал Наде, что больше его не люблю, а Нада сказала, чтобы я все-таки постарался его полюбить.

Спарк прожил у нас несколько лет, но когда мы переехали в Шарлотт-Пуант, с ним случился нервный шок, после которого он так и не оправился.

Вот и вся история про моего песика Спарка.

Уже поздно ночью мы куда-то приехали. Помню огни, хлопанье дверей машины, шорох и скрип чемоданов. А потом постель. Незнакомая подушка. Но спал я своим собственным крепким сном.

Проснувшись, я услыхал, что Отец с кем-то спорит. Он был в ванной комнате мотеля и разговаривал торопливо и раздраженно с кем-то неизвестным.

— Ничего особенного в Жэнэ нет! — гневно говорил Отец. — Вы так упорствуете, будто знать не знаете, что этот самый Жэнэ уже исследован и Сартром, и другими философами. О чем тут еще говорить!

Я снова уснул, а кто-то за дверью мотельного номера тащил по коридору свой багаж. Двое детей отчаянно переругивались. Озадаченный, я проснулся; светало. В номере мотеля я был один, и тут мне показалось, что это меня бросили, не Наду.

В ванной никого. Разумеется, Отец там никогда и не был. Отец предпочитал иметь отдельный номер. Придя будить меня, он был уже после душа, свежевыбрит, редеющие волосы зачесаны на пробор. Он был готов ехать.

— Сперва поедим, поработаем желудком, — весело сказал он.

Мы завтракали в застекленном кафе при мотеле. Нам подавала официантка в ярко-желтом платье. Невзирая на усталость, аппетит у меня оказался волчий, как будто желудком моим заведовал вовсе не я. Отец, как и всегда, поглощал пищу с удовольствием. В кафе завтракало еще несколько путешественников — крабовидные мужья с ясноглазыми женами; бизнесмены, просматривавшие газеты. Из радиоприемника на полке возле кассы лилась утренняя музыка, перемежаемая рекламой каких-то средств против малокровия и хронического радикулита. Здесь было весело и солнечно, а когда мы встали, официантка, хихикая над очередной отцовской остротой, нанизала наш бело-зеленый талон на штырь, где было уже много других подобных.

— Ну что, узнаешь знакомые места? — спросил Отец, когда мы подъезжали к Седар-Гроув. — Угу… Взгляни-ка! Новый банк! Что, вспоминаешь?

Я пялился в окно на медленно проплывавший мимо пейзаж, очень напоминавший фернвудский. Банк с белыми жалюзи и белыми оконными рамами, милый глазу оранжево-красный кирпич, повсюду бордюры из вечнозеленого кустарника; торговый центр, вокруг которого в столь ранний час машин было мало; чуть поодаль — культурный центр, огромный квадрат газона и здания библиотеки, суда, почты; все постройки из того же медноватого кирпича и сделаны по аналогичным проектам. У меня отпустило внутри, как будто я и впрямь возвращался домой.