— Пеппард, — сказал он…

— Мистер Ламприер! — в удивлении воскликнул Пеппард.

— Что? — Ламприер поднимает отсутствующий взгляд. — Простите меня, Джордж, мои мысли были далеко, я… — но он не хотел смущать Пеппарда во второй раз и не стал объяснять, где именно были его мысли.

— Я говорю, что прежде всего здесь есть слова «плавания морем», «плавания морем к самым берегам Восточной Индии» и так далее; возникает вопрос, сколько было таких плаваний, и ответа на него здесь нет. В этом документе, во всяком случае. Во-вторых, речь идет здесь об «усилиях», которые прилагает в пользу вашего предка Томас де Вир, — продолжает Пеппард. — О том, какого рода эти усилия, здесь не упоминается, хотя я могу сделать некоторые предположения, исходя из пункта третьего, вот: «как своего промежуточного агента и представителя». Почему «промежуточного»? Точнее, почему возникла необходимость в слове «промежуточный»? — Ламприер не имеет ни малейшего понятия. Мысли Пеппарда уже складываются в какую-то картину, они ведут к определенной цели, это ему было ясно, но сам он чувствует, что заблудился.

— Пункт четвертый затрагивает все эти вопросы. Вот, смотрите: «невзирая на срок давности или смерть» — смерть, заметьте! — «одной или обеих», и так далее. — Пеппард останавливается и тут же продолжает: — На вечные времена? Но если это соглашение между двумя людьми, то почему же смерть не может прекратить его? Неопределенность присутствует здесь не в языке, а в самой сути того, о чем идет речь. — Пеппард раздраженно барабанит пальцами по столу.

… Он поддержал Пеппарда, который с трудом стоял на ногах, последовали взаимные объяснения, Пеппард был в полнейшем замешательстве. Потом они вместе шли обратно, Пеппард чуть слышно указывал дорогу, Ламприер вес время извинялся: он должен был махать ему энергичнее, громче звать. Он все время виновато прятал распиравшее его чувство торжества, удовлетворение от охотничьего азарта. Они были недалеко от переулка Синего якоря, где располагались меблированные комнаты, которые Пеппард называл своим домом…

— Продление, — говорит Пеппард решительно.

— Продление, — эхом откликается Ламприер.

— Сколько было плаваний? До какой степени представитель? Насколько «промежуточный»? Сроком какой длительности? Вот в чем заключаются вопросы, — энергично утверждает Пеппард.

— Вот так вопросы, уж…

— Видите ли, тут возникают два возможных предположения. Первое — будущее понимается как нечто само собой разумеющееся, и договор заключается навечно, «невзирая» и все такое, вот. — Он указывает строки в тексте, чтобы Ламприер мог убедиться. — Второе — все это потому, что дело, о котором идет речь, настолько неопределенное, что договор ничем не связывает участвующие в нем стороны. Ключевые места в нем остались неоговоренными. И стиль странный. Я повидал много юридических документов — главным образом, деловых соглашений и завещаний наподобие этого, — начерно составленных участвующими сторонами при помощи юридических руководств и обнаруживающих мало здравого смысла. Этим бедолагам приходилось нелегко. Все фразы на месте, но что-то главное оказывается упущено. Если говорить без обиняков, такие документы едва ли можно считать юридически законными. Вот в чем дело.

— И этот документ такой же; значит, это ошибка? — спрашивает Ламприер.

— Как раз наоборот. Этот документ — само совершенство. То, о чем они пытаются заключить соглашение, по моему мнению, невозможно, разве только они бессмертны, но форма ему придана совершенно законная. У меня складывается впечатление… — Он остановился и потер переносицу. — У меня складывается впечатление, что они прибегли к помощи какого-то законника, который получил от них указание скрыть следы своего участия, так чтобы документ казался плодом рук непрофессионалов.

— Но чего ради…

— Это связано со вторым моим предположением, с неопределенностью того, о чем идет речь в этом соглашении. Некий план на случай неких непредвиденных обстоятельств… Как бы это сказать…

— Непредвиденных? Что вы имеете в виду? — снова перебивает его Ламприер. Пеппард смотрит на него через стол.

— Да что ж еще, как не обвинение в государственной измене.

… Они шагали от Голден-лейн до Уайт-Кросс-стрит, Ламприер пересказывал Пеппарду замечания Скьюера, Пеппард никак не мог ухватить сути. Ламприер ввернул несколько юридических терминов. Пеппард механически стал поправлять его. Когда они миновали ряд домов, которые стояли неровно, словно валились друг на друга, наступила очередь Пеппарда задавать вопросы…

— Чему вы удивляетесь? — спрашивает Пеппард.

— Какая измена? Как это понимать?

— Вы из Франции, так?

— Нет, мы с Джерси.

Ламприер все еще ничего не понимает. К чему он клонит?

— Но до того, раньше, много лет назад, когда подписывался этот документ, ваши предки жили во Франции, насколько я понимаю?

— Возможно… я толком не знаю… и я все равно не…

— В то время, да, впрочем, как и сейчас, наше правительство вполне могло и может придерживаться точки зрения, что действия в качестве французского представителя несовместимы с долгом лояльного подданного, выполнения какового долга… — Он сверяется с датой. — … королева и страна ожидают от каждого англичанина. Разумеется, это измена. В этом и заключается обязующая сила документа. Достаточно очевидно.

— Джордж, это не очевидно. Это совсем не очевидно.

— Ну, смотрите сами. Условия этого договора так плохо определены, что они поддаются любому истолкованию, правильно?

Ламприер кивает.

— Следовательно, должен быть какой-то крючок, помимо юридического, который связывал бы участвующие стороны. Вы следите за моей мыслью?

Ламприер снова кивает.

— На тот случай, если бы де Вир вздумал отступиться, этот документ мог бы стать его смертным приговором, следовательно, он связывал его достаточно крепко. Я бы предположил, что неопределенность условий возникла из попытки графа, бесполезной, хочу отметить, застраховаться от возможных обвинений. — Он останавливается и внимательнее вглядывается в документ. Затем он усмехается. — Знаете, что является самой надежной связующей частью этого договора? — Не дожидаясь ответа, он тыкает пальцем в середину подписи предка Ламприера. — Вот, — говорит он, — чего было бы достаточно, чтобы повесить Томаса де Вира.

Ламприер рассматривает полустертую подпись «FrancoisCharlesLempriere », в первый раз обратив внимание, что почерк его предка сверхъестественным образом похож на его собственный.

— Вот это «с»?

— Даже не «?», а его хвостик: седиль. Неопровержимое доказательство, что этот человек был французом. Англичанин не написал бы с седилью. Это особенность французского языка. Бедняга Томас де Вир, этот крючок был крюком, на котором его могли повесить. — Пеппард перестал улыбаться. — Конечно, это все нам не объясняет, почему граф подписал соглашение. Мы не знаем, что было предложено ему взамен, но, видимо, что-то очень весомое. Он невероятно рисковал.