– Принц умен и не стал нападать сам. Его сторонники все берут на себя, выгораживая Хосрова. Его даже прямо обвинить в покушении нельзя. Я понимаю, что сторонников много, – но что с ними делать? И что делать с принцем?

Рукия достала большой свиток, протянула падишаху:

– Здесь список причастных к покушению.

– Откуда эти имена у тебя?

– Джехангир, я дорожу тобой. Не будь этого покушения, список все равно был бы у тебя, просто все случилось раньше, чем я смогла поговорить с тобой.

Падишах развернул свиток и ахнул:

– Здесь сотни имен?

– Да, почти четыре сотни.

– Большая часть двора…

Рукия достала лист поменьше, снова протянула Джехангиру:

– Это главные зачинщики, кроме тех четверых, которых ты уже казнил. С ними ты должен поговорить сам, причем так, чтобы возненавидели Хосрова сильней проказы. Еще с сотней я поговорю сама, остальные обделаются со страха и заползут в углы надолго. Но главное – Хосров. Пока жив принц, покушения будут продолжаться.

– И что мне делать, казнить принца? Он мой сын, причем сын достойный.

– Прикажи ослепить его. Останется жив, но падишахом уже больше никогда не будет.

Джехангир содрогнулся всем телом, но не возразил. Нет, сам он никогда не обдумывал такую возможность, выход казался один – убить старшего сына. Но Рукия права, Хосров опасен даже в цепях, а убивать его нельзя. Ослепление – выход.

– Когда ты поговоришь с зачинщиками?

– Скоро. Ты позови к себе этих. – Она кивнула на лежавший на столе лист. – Но сначала Хосров. Не тяни, Джехангир, каждый день может оказаться последним. Но о списке никому не говори, вообще не говори о существовании заговора, будто сторонников принца всего четверо уже казненных. Пусть каждый из остальных считает, что ему повезло избежать кары.

– Ты права, ты как всегда права…

Зенан содрогнулся, дворец содрогнулся, Агра содрогнулась, вздрогнул и весь Хиндустан – падишах казнил четверых организаторов покушения, а самого принца приказал ослепить. Таким образом он лишал сторонников бунта их главного довода – претендента на престол, а Хосрова возможности когда-либо на него претендовать.

Хосрова ослепили опытные лекари, мастера своего дела. Его напоили снадобьями, чтобы не чувствовал боль, и заставили смотреть на яркое пламя, чтобы не понял, когда мир станет черным, но все равно, когда тонкая игла проткнула правый глаз, раздался крик принца. Это не крик боли – вопль отчаяния Хосрова, понимающего, что жизнь для него окончена, жить слепым и беспомощным для сильного умного человека невыносимо.

Левый глаз лекарь проткнул так, чтобы зрение частично осталось, в этом состояла хитрость Рукии, именно она приказала лекарю поступить так. Принц должен умереть для трона, но жить в обычной жизни. Королева даже падишаху не сказала о своем решении, пусть думает, что принца вылечило чудо.

Но больше никаких репрессий не последовало, падишах даже расследование проводить не стал, словно демонстрируя, что не боится никаких заговорщиков. Джехангир последовал совету мудрой Рукии и поговорил с каждым из ее списка наедине. Никто, даже слуги не знали, о чем шла речь, но некоторые придворные выходили из покоев падишаха на трясущихся ногах, некоторых и вовсе приходилось тащить. И каждый день шли казни, казнили настоящих преступников – убийц, но казнили в закрытом дворе на глазах только падишаха и пары очередных приближенных. Джехангир всегда бывал очень изобретательным в совершении казней, но теперь превзошел сам себя. Преступников затаптывали слонами, оставляли зашитыми в мокрые шкуры на солнце, стягивали их шеи тонкими мокрыми ремнями, чтобы, высыхая, те вызывали медленную смерть от удушья, давали укусить их змеям, чтобы агония была как можно дольше и мучительней… Видевшие все это сторонники Хосрова должны были без объяснений понять, что ждет их в случае еще одного бунта, тем более падишах словно невзначай интересовался, какую казнь они считают самой тяжелой и долгой, а какую самой легкой.

Рукия тоже побеседовала с определенным числом придворных или их жен. Рассказывала о казнях, говорила о доброте и решительности Джехангира, мол, первый и даже второй раз он простил сторонников Хосрова, наказав только организаторов бунта, исполнителей и самого принца. Но в следующий раз не пожалеет никого. И словно случайно роняла со столика длиннющий список подозреваемых, давая понять, что падишаху все известно и лишь его доброта оставляет жизнь тем, кто в этом списке.

Хитрый ход, подсказанный Джехангиру женщиной, позволил избежать репрессий и превратить сторонников Хосрова в своих приверженцев. Почти пятнадцать лет после этого до самого бунта принца Хуррама падишах жил спокойно.

До любви ли всем было?

Нельзя сказать, что падишах и его принцы не вспоминали о своих возлюбленных, но только вспоминали. Джехангир прекрасно понимал, что, если он сейчас возьмет в гарем Мехрун-Ниссу в любом качестве или даже просто станет вести с ней долгие беседы, сначала по зенану, а потом и по всему Хиндустану поползут ненужные слухи. Потому по просьбе все той же умной Рукии другая умная вдова Акбара Салима осторожно попросила свою придворную даму Мехрун-Ниссу пожить в доме своего отца Гияз-Бека.

Рукия устроила Хурраму и Арджуманд встречу в своих покоях, не наедине, конечно, но влюбленные хотя бы смогли посмотреть друг на друга, а принц после этой недолгой встречи даже передал Арджуманд книгу Низами со своими пометками – он отметил любимые и особенно значимые строчки в поэмах великого перса.

А принц Хосров…

Хосров лежал в своей комнате с повязкой на глазах, не желая ее снимать, хотя лекарь сказал, что уже можно. Он не встал, даже когда слуга объявил о приходе королевы Рукии.

Рукия знаком отослала всех прочь. Она не сомневалась, что подслушивать не будут, королева время от времени приказывала отрезать уши излишне любопытным, что на некоторое время избавляло ее от наушничающих. Последние уши отрезали недавно, пока новых желающих испытать на себе гнев вдовы Великого Могола Акбара не было.

– Хосров, ты получил то, что заслужил.

Принц молчал. Даже бабушка теперь была над ним не властна, его жизнь кончена.

– Сними повязку, ты не совсем слеп.

Он все же сел на своем чарпаи.

– О чем вы говорите?

– Я приказала ослепить полностью только один твой глаз, второй видит достаточно, чтобы ты ходил, не спотыкаясь, а вскоре смог и читать. Это достаточно, чтобы отбить у тебя охоту бунтовать, но недостаточно, чтобы сделать калекой полностью.

Хосров открыл рот, чтобы возмутиться, ведь для него стать вот таким уже означало смерть, вернее, было хуже смерти. Рукия внимательно смотрела на внука. Тот на мгновение замер, а потом решительно рванул повязку с глаз.

Опухшие веки разлепились с трудом. Перед правым глазом была чернота, а левый различал светлые пятна.