которая следовала за нами по пятам, и плотины в Зердазе, которую враги открыли, чтобы потопить нас. А потом начался сущий ад. В первый день мы укрылись в лесу неподалеку от деревни, чтобы дождаться ночи. Мы хотели перейти пограничную линию Мориса и, сделав последний бросок, очутиться по другую сторону no man’s land[32]. На рассвете мы увидели крестьянина в лохмотьях, лицо его заросло бородой, а сам он был покрыт копотью. Нашим командирам он сказал, что добывает себе пропитание, обжигая уголь. Мы поверили ему и попросили принести нам лепешку. Он пообещал, но сказал, что сможет это сделать только на следующий день.

— Если солдаты увидят меня в такой час да еще заметят, что я спускаюсь и снова поднимаюсь в горы, они заподозрят неладное, — сказал он.

Нарубив сучьев, он осторожно развел огонь. От костра поднималась лишь легкая струйка дыма. Но и этого оказалось достаточно, чтобы враги заметили нас. Они поставили дрезину и несколько дополнительных вагонов с пулеметами и стали ждать. Как только скрылось солнце, наша рота двинулась в путь. Мы пробирались по дну оврага и вышли на небольшую равнину неподалеку от проволочных заграждений, через которые был пропущен ток высокого напряжения. Метрах в пятидесяти от линии командир нашей роты отозвал меня и сказал:

— Ты самый юный из нас и потому имеешь право попытать счастья. Ступай первым и не отставай от проводника. Тот, кто переходит линию до начала битвы, как правило, имеет больше шансов на успех. А как только окажешься по другую сторону заграждений, сразу беги и не останавливайся до самого утра. Это единственная для тебя возможность спастись.

Я пошел следом за проводником; чувствовалось, что он волнуется. На нем была темная кешебия, в правой руке он держал ножницы, которые должны были проложить нам счастливый путь сквозь линию Мориса. Нам оставалось не больше двадцати метров до смертоносной линии, когда на нас обрушилась лавина огня и пуль. Началась паника. Трассирующие пули убивали, танцуя. Я упал в минную воронку, набитую колючей проволокой, меня всего изрезало, даже лицо поранило. Если бы не помощь товарища, мне бы ни за что оттуда не выбраться. Враг установил заградительный огонь на всех близлежащих высотах, и много наших погибло. Но нам удалось перегруппироваться и спасти остатки своих отрядов от полного уничтожения. Мы шли восемь ночей, совершая обходные маневры под проливным дождем.

Местное население разбежалось, покинув эти страшные места, никто не мог обеспечить нас ни пропитанием, ни жильем. Нас мучил голод. Но мы неустанно шли вперед — и днем, и ночью — под покровом лесов Хуары; французские войска следовали за нами на некотором расстоянии, не трогая нас, — верно, дожидаясь, пока мы совсем не выбьемся из сил.

Однажды я заснул, и мне приснилось, что я ем огромную лепешку, но тут как раз меня разбудил командир роты и протянул кусок лепешки. Я сказал:

— Зачем ты отнял у меня ту, что я ел во сне?

Мои товарищи засмеялись и, посочувствовав, отдали мне каждый половину своей порции, хотя им самим было мало.

Чтобы запутать наших преследователей, мы отошли в сторону от линии Мориса и поднялись на холмы Гельмы. На открытых местах мы продолжали свой путь ночью, а днем спали. Вскоре на нас обрушилась новая беда — азиатский грипп. Те, кто заболевал им, совсем теряли силы и не могли даже ложки поднести ко рту. Уж не знаю каким чудом, только нашему командиру удалось купить барана, которого мы сварили. Впервые с тех пор, как мы выступили в поход, нам довелось поесть мяса. Для нас это был настоящий праздник.

На тридцать девятый день наших странствий в Бени Салахе под проливным дождем командир роты отвел меня в сторонку и сказал:

— У меня к тебе разговор. Один человек интересуется тобой. Это кинооператор из второго военного округа.

— Джамель Чандерли? — спросил я. — Я хорошо его знаю.

— Вот что он предлагает, — продолжал командир. — Он хочет взять тебя с собой, а я не сомневаюсь, что маленькой группе легче пройти линию Мориса. Он обещает, добравшись до Туниса, прислать нам подмогу и новые ножницы.

Надо сказать, что ножницы, которыми мы пользовались раньше, уже не годились для тока, пропущенного к концу 1957 года сквозь заграждения из колючей проволоки, — напряжение увеличилось с 3 500 до 7 500 вольт.

— Так вот, мы больше доверяем тебе, чем ему, — сказал командир, — и хотим, чтобы ты пошел с ним, если обещаешь рассказать командованию о нашем отчаянном положении. Ты же видишь: большинство бойцов не могут дальше идти. У нас нет обуви. Людям приходится обматывать ноги тряпками, и то когда они есть.

С помощью провожатых, дожидавшихся нас в определенных местах, мы с Чандерли добрались до гор в районе Тебессы. На вершине одного из утесов мы увидели два домика; удивительно, что на них сохранились черепичные крыши, — это было редкостью по тем временам. Там мы обнаружили тринадцать хорошо вооруженных бойцов, которые собирались пробраться на территорию Туниса.

Они дали нам проводника по имени Бабей. Проволока под током проходила в семидесяти сантиметрах над землей. Нельзя было поднимать голову: нам приходилось ползти, словно кротам. Понадобилось два часа, чтобы преодолеть путь. На другой день или через день, проверяя свои защитные устройства, враг непременно обнаружит, что мы здесь прошли. Чтобы отыскать лазейку, надо было досконально знать здешние места.

Мы шагали всю ночь. Около трех часов утра мы увидели огни пограничного пункта Гардемау и постучали в первую попавшуюся дверь.

Какой-то коммерсант, тунисец, недовольный тем, что его разбудили, сказал нам:

— Мы больше не воюем. Наша страна свободна. Имеем же мы право спать.

Однако он сдавал свои конюшни, там-то и находили приют алжирские бойцы. Он махнул рукой куда-то в сторону барака, где теплился свет масляной лампы. Мы вошли в помещение, легли на солому и стали ждать рассвета. Как только открылись ларьки, Чандерли принес нам маленькие плитки шоколада; я съел сразу десяток.

На нашей базе нас встретил командир поста Хассани. Все, кто видел меня, приходили в ужас. Я напоминал им фотографии людей из концлагеря. Когда меня взвесили, оказалось, что во мне двадцать два с половиной килограмма. Вечером меня на машине отправили в Тунис. Там меня вымыли, а остатки одежды, превратившейся в лохмотья, сожгли. Мне дали чью-то пижаму, в которой я утонул. Засучив штанины и рукава, я вместе с Амаром Бен Аудой отправился в тунисские лавки. Начали мы с башмачника. Тот пришел в ужас и бросился к телефону.

— Не стыдно