— Я Дмитрий Степанов, из Москвы, спасибо, что нашли для меня время.

— Мне интересно с вами повстречаться, я, говоря откровенно, ни разу не говорил с русскими с глазу на глаз. У вас ко мне дело?

— Да.

— Пожалуйста, мистер Степанов.

— Меня интересует ваша эпопея с Глэббом.

Лицо Дональда Ги закаменело, он сразу же полез за сигаретами, достал мятую пачку «Честерфилда», предложил Степанову раскрошившуюся сигарету, жадно затянулся, потом вжал сильную голову в птичьи плечи и ответил:

— Мне бы не хотелось трогать эту тему.

— Вы сдались?

— Не просто сдался. Я подписал безоговорочную капитуляцию.

— Из-за того, что у вас не хватало фактов?

— Не только.

— Видите ли, я несколько раз путешествовал по Азии… У меня есть материалы по банку мистера Лао.

— Вы их получили легально или вас снабдила разведка?

— Если бы меня снабдила ими разведка, мне было бы трудно опубликовать книгу о мистере Лао — разведки мира не очень-то любят, когда их материалы уходят в печать. Вы начали разматывать это дело с другого конца, мистер Ги. Начинать надо было с того, по чьему приказу убили секретаря Лао.

— Убийцы не были найдены.

— Вы убеждены, что их искали?

— Формально — да. Но разве в Гонконге это мыслимо… Вы там бывали?

— Нет.

— Если вас интересует проблема мировой наркомании — советую съездить.

— Я пытался. Мне не дают визу. Свобода передвижения на красных не очень-то распространяется, ваши люди преследут свои интересы, когда шумят по этому поводу… Вам фамилия Шанц говорит о чем-нибудь?

— Вильгельм Шанц, немец из Мюнхена?

— Да.

— Он работал там с Глэббом.

— Вы его историю знаете?

— Нет. Старый немец, хорошо говорит по-английски, распространяет американские издания…

— То, что он был гауптштурмфюрером СС, вам известно?

— Это из серии пропагандистских штучек?

— Мы печатали в газетах факсимиле его приказов на расстрелы, мистер Ги. Он занесен в список военных преступников.

— Так потребуйте его выдачи.

— Мы это делали трижды. Словом, группой террора в Гонконге занимался он. Думаю, что нападение на вас тоже репетировал Шанц, он умел это делать, он работал со Скорцени.

— А это вам откуда известно?

— Об этом мне сказал Скорцени.

— Что дает введение нового человека в мое дело, мистер Степанов?

— Многое. Все-таки большинство американцев ненавидит нацизм. Если вы докажете, что Глэбб скрывал Шанца, вы привлечете к вашему делу внимание совершенно по-иному. Я готов передать вам материалы на Шанца. А вы расскажите, отчего подписали безоговорочную капитуляцию.

— Вы хотите об этом писать?

— Зависит от вас.

— Я не хочу, чтобы вы писали об этом.

— Боитесь потерять работу?

— Жизнь. Работа — полбеды, я уже одолел профессию судомойки, когда пытался свалить Глэбба. Меня просто-напросто пристрелят…

— Хорошо. Если я стану писать, изменив фамилии? Место действия?

— Это будет стоить пятьдесят тысяч долларов, мистер Степанов.

— Я получаю здесь двенадцать долларов в день, мистер Ги. Если учесть, что я тут просижу не меньше месяца, могу отдать вам половину.

— Хороший бизнес. — Лицо Ги, напряженное все это время, чуть расслабилось. — Понимаете, коллега, я продал все свои материалы по Глэббу. Все — до единой строчки. За десять тысяч. Когда они прислали мне письмо и сказали, что матери не жить и сестру украдут, я понял, что они сделают это. Они бы это сделали, понимаете? Как поступить? Вывозить к вам маму с сестрой? Нет денег, билеты дороги. Да и потом, я люблю Америку и совсем не люблю ваш строй.

— Так же, как я — ваш.

— Я знаю. Вас читают мои коллеги.

— А вы?

— Нет. Я вообще ничего не читаю, мистер Степанов. Я не верю ни единому напечатанному слову. Я знаю, как это делается. Я пишу то, чего от меня хотят, я отслуживаю, мистер Степанов. Меня купила «Стар», купила по просьбе того же Глэбба — в этом я убежден…

— Нет. Он мал для этого, мистер Ги. По просьбе его боссов.

Ги покачал головой, усмехнулся:

— Как вы думаете, какой процент от прибыли Глэбб переводил на счета своих боссов после операции с героином? Не более трех процентов — там люди осторожные, они знают, сколько можно брать. Ведь лучше брать долго и понемногу, чем один раз и на этом сгореть.

— Смотря каким будет этот «один раз»?

— Такса проста: с каждой реализованной операции пять процентов шло Глэббу — за прикрытие. Из этих пяти процентов три он раздавал боссам.

— Тогда отчего он сидит в Луисбурге, на вторых ролях, играет в торговца, а не пошлет все к черту и не загорает на Майами?

— Потому что все деньги он сдуру вбухал в Нагонию, мистер Степанов. Процентов десять акций всех здешних отелей принадлежали ему. Но он не успел загрести свои миллионы — здесь все перевернулось. И он должен вернуть свои деньги, разве не понятно?

— У вас есть факты?

— Факты есть в Лиссабоне и Париже. И в Берне они есть — там печатаются великолепные справочники для людей, которые должны вложить деньги. Глэбб не мог их держать на счету, в нашей стране фискальная система министерства финансов работает куда как лучше ФБР…

— Неужели он не понимает, что это нереально — вернуть Нагонию?

— Я считаю это вполне реальным.

— Не получится.

Ги покачал головой:

— Получится.

— Вы убеждены, что все его героиновые вложения погорели в Нагонии?

— Все, — ответил Дональд Ги, и в глазах его что-то зажглось, но сразу же погасло, он затравленно обернулся, стремительно оглядел всех, сидевших в вестибюле, и снова полез за своей мятой пачкой сигарет.

— Вы ведь очень не хотите, чтобы он вернул себе деньги, Дональд? — тихо спросил Степанов. — Вы очень не хотите, чтобы он начал здесь дело? То дело, которое позволит ему положить в карман свои миллионы и вернуться в Штаты победителем?

— Я очень этого не хочу, но я еще больше не хочу того, чтобы он перестрелял мою семью.

— Ну для этого есть исполнители…

— Нет. Глэбб умеет все делать сам.

— Боится свидетелей?

Ги снова пожал плечами:

— Почему? Не боится. Он и их уберет, когда надо. Просто ему нравится эта работа. Понимаете? Он настоящий «зеленый берет», его идеал — сила, то, что вы сказали про Шанца, смыкается с моим представлением об этом человеке. Я не удивлюсь, если он дома держит портрет Гитлера; теперь — во всяком случае — не удивлюсь.