— Простите.

— Ничего. Мне кажется, вы спросили не из желания подсмотреть в скважину… Я раньше обрывал такие разговоры, а сейчас смысла нет… Я вроде ТАССа — стараюсь опровергнуть клевету в ее адрес. — Он как-то неловко усмехнулся и подставил рюмку: — Налейте-ка еще, а? Хорошо быть алкоголиком — никаких тебе забот, знай похмеляйся…

— Отчего так не любите пьющих?

— Отец спился. Огромного дара человек, но не реализовал себя. Какой-то, знаете ли, помимо всего прочего, грек был…

— То есть? — не понял Славин. — Почему грек?

— Ну вроде грека, точнее говоря: не верил мудрости, рожденной близкими. Греки ведь только иностранному верили… Даже Пифагора своего не ценили: «Да, гений, конечно, но стал таким, оттого что учителя приехали иностранные»… Отец мой философ был. А философ лишь тот, кто природу изучает, все остальное — от лукавого. Ну и доизучался — запил. Ей-богу, приближение к знанию — опасно, ух как опасно. Помните, как Пифагора спросили, чем он занимается?

— Помню: «Я ничем не занимаюсь, я — философ».

— Вот и мой отец… Сначала наслаждался зрелищем мира, а потом, видать, разочаровался, да и силенки не хватило; в себя — то есть в окружающих — веры не было, и загудел, царствие ему небесное. Что ж приятель-то не звонит, а?

— Дадим еще пять минут форы, ладно? Он славный парень.

— Все они славные парни, — усмехнулся Зотов. — Только откуда славный парень Глэбб знает о наших поставках Нагонии? Один я об этом здесь знаю — никто больше…

Славин стремительно наступил на ногу Зотову, но тот брезгливо махнул рукой:

— Не пишут вас, кому вы нужны? Были бы послом, тогда другое дело, всадили бы аппаратуру…

…Выслушав последние слова Зотова, Джон Глэбб резко поднялся со стула, начал мерить кабинет быстрыми, по-солдатски ровными шагами, потом включил запись еще раз, переписал ее для отчета ЦРУ на сверхчувствительную пленку, сунул черновую ленту в карман и пошел к Роберту Лоренсу.

— Дело сделано, босс, — сказал он. — Теперь я спокоен за «Факел».

— Поздравляю. В подробности будете посвящать или моя голова вам не очень-то нужна в этом деле?

— Благодаря моим подробностям, — не скрыв обиды, ответил Глэбб, — вы получите поздравления от адмирала и боевой орден, а я — право на двухнедельный отдых, всего лишь.

— Во время которого вы завербуете еще одного «Умного», и я потом получу еще один орден, а вы — снова хороший отдых, — рассмеялся Лоренс.

— Больше таких «Умных», какого имеем мы, не будет, босс, это уж поверьте мне. Не было и не будет. Пока он работает, мы с вами — на коне, мы можем все, мы в фокусе внимания, наши имена знакомы президенту, мы гарантированы от любых нападок со стороны своих же. «Умный» — это наша с вами жизнь, это — надежда Лэнгли. Думаю, он зря паникует, никто не может его расшифровать; он просто-напросто устал, центр даст ему отдохнуть, когда закончим с Грисо… Так вот, по моим подробностям, Зотов подошел к «Умному», но подошел «втемную». У него однолинейное мышление, он из породы апостолов. Он сказал Славину про поставки, о которых нам сообщил «Умный». Значит, Москва часа через три будет знать об этом. Они начнут искать утечку информации. И мы организуем такого рода утечку. Здесь. Это и будет та игра, которую обещали «Умному».

— Что это нам даст? Сколько будет стоить?

— Стоить это будет ерунду, пару коктейлей, всего лишь. Каким образом? Это — мое дело, ведите политический курс, тактику ближнего боя оставьте мне. Что нам это даст? Это даст нам победу. Во-первых, русские получат доказательства, что Зотов — наш агент. Во-вторых, они получат эту информацию таким образом, что мы сможем обвинить мистера Славина в шпионаже, так что приготовьтесь к тому, что вас будут грабить — бандиты возьмут из вашего сейфа имена наших «друзей», среди них, ясное дело, окажется Зотов. В-третьих, обвинение в шпионаже и гангстеризме понудит Луисбург выслать из страны большинство русских, работающих здесь, — поставки в Нагонию, таким образом, сократятся наполовину; другую половину уничтожат группы террора. В-четвертых, после начала этой компании, особенно когда Стау арестует Славина, здесь не останется наблюдателей, а если и останутся, то станут соблюдать особую осторожность: перед началом «Факела» такого рода акция весьма и весьма-полезна, меньше шума.

— Хотите выпить, Джон?

— Я напьюсь, когда мне позвонят из Нагонии и скажут, что высылают вертолет для визита во дворец Огано.

— Постучите по дереву.

— Я этим только и занимаюсь — с ночи и до утра, босс.

— Когда вы перестанете совать в нос «босса»? Сколько раз я просил звать меня по имени?

— Я мазохист, босс, мне доставляет наслаждение самоуничижение.

— Как думаете подвинуть им информацию на Зотова?

Глэбб забросил руки за голову, потянулся, рассмеялся чему-то:

— Я надеюсь на случай, босс. И потом — я очень злопамятен, никому не прощаю обид. Никому.

Лоренс внимательно посмотрел на Глэбба из-под мохнатых седых бровей и сказал задумчиво:

— Злопамятство — плохая черта, Джон, особенно в нашей профессии. Разведчик обязан трепетно любить своего противника, лишь тогда он задушит его.

Режиссер Голливуда Юджин Кузанни познакомился со Степановым три года назад во время фестиваля в Сан-Себастьяне. Он привез туда свою документальную ленту о Южном Вьетнаме; Степанов, только что вернувшийся от партизан Лаоса и Вьетнама, был членом жюри.

Картина Юджина ему понравилась: американец снимал точно и спокойно, без фокусов. Главная его ставка — монтаж. Он в чем-то шел по пути двух разных мастеров: Якобетти, его «Собачьей жизни», и Романа Кармена. Он соединял несовместимости: роды под бомбами «фантомов» и занятие в школе рок-танца; расстрел вьетнамского юноши и лекцию о дырах в космосе, которую читал завороженно слушавшим студентам косматый профессор с детскими глазами, излучавшими доброту; концерт партизанской самодеятельности и наркоманов Бэркли.

Как-то в баре «Иберия» — там собиралась вся киношная публика и зеваки, приходившие глазеть на знаменитостей, — Степанова познакомили с Кузанни.

— Не то обидно, что меня прокатят, — сказал Юджин, — в этом я не сомневаюсь; обидно то, что высшую награду дадут Эусебио, а он фашист, сволочь, он языком лижет простату их генералиссимусу.

— Вы имеете в виду фильм о Сантьяго де Компастелла? — спросил Степанов.

— Да. Хороший фильм, но обидно, что сделал его мерзавец, который раньше восславлял «Голубую дивизию».

— Не так уж фильм хорош для первой премии.

Юджин рассмеялся:

— Это личная точка зрения? Или мнение члена жюри?

— Тэйк ит изи, — хмыкнул Степанов.