– Должно быть, прозвище принцессы Амелии, пятнадцатого отпрыска короля. Амелия была любимицей отца. Когда она сгорала от лихорадки, он места себе не находил, а как ее не стало, окончательно погряз в безумии.

– Да он из безумия вообще не вылезал. Резвился в нем, как лягушка в кувшине с молоком, а брызги на парламент летели. И потомки его немногим лучше, – снова надерзил Чарльз. – Но довольно о ганноверцах. Не стоят они того. Расскажи, что там за монах рядом с ним отирался.

Но Агнесс так дрожала от волнения, что не могла двух слов связать. Только после чашки горячего чая, за которой, вопреки порядку старшинства, был послан сам наследник рода, к девушке вернулась способность связно излагать мысли.

Пока она говорила, Джеймс держал ее за руку и ободряюще поглаживал, сожалея, что не может позволить себе большего. Обнять бы ее, прижать к груди, предлагая защиту, утешение и все, чего она ни попросит. Он и сделал бы так – если бы был уверен в ее чувствах. Иначе его объятия покажутся ей стальными тисками, и она забьется в них, как пойманный в силки кролик.

Однажды он пытался удержать ее насильно. Его слепящий, как пурга, гнев истаял от крошечного, но неколебимого огонька ее любви – любви к другому мужчине. Прикрывая тот огонек ладошкой, Агнесс пронесла его сквозь метель, и он освещал ей дорогу до Уитби. А вернулась она с потухшим взором. Все в ней выгорело. Сколько раз он заглядывал ей в глаза, надеясь разглядеть хоть что-то, хоть одну случайную искру от того огня, но не видел ничего, кроме золы.

Агнесс была достаточно деликатна, чтобы припрятать золу за каминным экраном – изысканным, богато украшенным вышивкой, – но при виде него Джеймс едва справлялся с отчаянием. Веселость Агнесс казалась ему натянутой, а та предупредительность, с которой она выполняла малейшую его просьбу, не находила отклика в сердце. Он вспоминал, как она опаздывала к завтраку на полчаса, как дописывала отсебятину в его проповеди. Тогда она упоенно бунтовала, теперь же обеими ногами стояла на той первой, заросшей терниями дороге, что ведет прямиком к райским вратам. Как в землю вросла – не сдвинешь.

Может, оно и к лучшему, думал ректор Линден-эбби. Скоро они вернутся обратно в приход, он – в ризницу, она – в воскресную школу, учить крестьянских девочек петь гимны и вышивать благонравные изречения на полотенцах. Жизнь потечет размеренно. Их приключения в Лондоне останутся чем-то вроде надорванной страницы в семейной Библии – чем-то, что заставляет поморщиться, но, по большому счету, ничего не меняет. Засыпая рядом со своей женушкой, ректор начнет наконец видеть сны, подобающие его сану – о венчаниях, десятинах и жареном гусе на День архангела Михаила. А не о скачках посреди ночи, когда звенит смех женщины, самой дерзкой и отважной из всех, и луна серебрит ее разметавшиеся кудри… При пробуждении ему не придется слизывать кровь с искусанных губ…

– Хочешь еще чаю?

Агнесс помотала головой. Она была слишком поглощена своими злоключениями. Монах, повстречавшийся ей у черного входа, наверняка и был тем самым убийцей. Поняв, что узнан, он имел дерзость послать ей воздушный поцелуй, прежде чем раствориться в воздухе. Когда же он взмахнул рукой, она заметила, как из-под рукавов его грубой рясы взметнулись кружева. У монаха были кружевные манжеты! Ничего более странного и неподобающего она не видывала отродясь.

– Кружевной монах из Ордена Святой Коклюшки, – протянул лорд Линден. – Вот кузина и досиделась за пяльцами.

– Все было именно так, как я говорю!

– А фестончики у него на рясе были? А прищепка-паж, чтоб задирать подол для коленопреклонения… Оу! Дядя! – Он осторожно потрогал затылок, к которому приложилась тяжелая десница опекуна. – В Итоне хоть заранее давали знать, когда бить будут.

– Вот и оставался бы в Итоне, где жизнь текла так благостно, – заметил Джеймс, оборачиваясь к Агнесс. – Что до монаха, то я озадачен не меньше твоего. Ты разглядела его в точности? Не могли те кружева как-то проступить сквозь него, скажем, если они послужили ему фоном?

– Он стоял перед забором, а кружева на заборах не растут. Так как же они могли послужить ему фоном?

– Что, если их повесили для просушки?

Воспитанница посмотрела на него так, словно он заявил, что звезды прибиты к небу гвоздями.

– К-кружева? Да чтобы постирать кружева, нужно взять бутылку объемом не менее пинты, обвязать ее льняным полотнищем, закрепив его несколькими стежками, после чего аккуратно обмотать вокруг бутылки кружево и уже в таком виде прополоскать мыльной водой, а как сойдет грязь, выставить бутылку на солнце, а просохшее кружево бережно, дюйм за дюймом, отлепить и, разгладив его между страницами альбома, придавить грузом!

– Раны Христовы, – потрясенно выдохнул Чарльз и схлопотал еще один подзатыльник – за упоминание имя Божьего всуе.

Пастор потер карающую длань. Мальчишка начинал всерьез действовать ему на нервы, а тут еще расследование в который раз зашло в тупик. Хотя, говоря откровенно, в тупике оно пребывало с самого начала.

– Не знаю, что и думать. Ряженый какой-то, а не монах!.. Так. Погодите-ка! А ведь это, в самом деле, может быть маскарадный костюм.

Агнесс согласно закивала, радуясь течению его мысли. Наконец-то прорыв!

– Что ж, поднимем полицейские архивы и выясним, не совершались ли убийства непосредственно во время маскарада. Но одно мне ясно как день – мы имеем дело не с настоящим монахом. Носить кружевную сорочку под рясой было бы извращением любого монастырского устава и издевательством над самой идеей усмирения плоти…

Не договорив, мистер Линден застыл, пораженный догадкой.

«Извращением», – повторил он, беззвучно шевеля губами.

Издевательством.

Боже правый!

Братья из Медменхема.

Агнесс никак не могла взять в толк, почему бы им не навестить лорда Мельбурна сразу после воскресной службы. То есть днем, в то самое время суток, которое справочники по этикету застолбили для визитов. А вовсе не ночью, как предлагал мистер Линден. Это неприлично, и так дело не пойдет.

На протяжении службы, растянувшейся на два часа, над ее капором нависало грозовое облачко. Девушка ерзала, фыркала и раздраженно сопела.

Вся эта возня не могла не раздражать Джеймса. В церковь Святого Георгия, что на Ганновер-сквер, он пришел с той целью, с какой актеры ходят к конкурентам на спектакли – посмотреть, чем тут можно поживиться. Что ставят, как обустроена сцена, сопровождается ли декламация жестами, а если да, то какими.

В особенности мистера Линдена интересовали проповеди. Свои он брал преимущественно из шеститомника «Британская кафедра: собрание проповедей выдающихся богословов». А когда и этот запас исчерпал себя, поступил так же, как скуповатая кухарка обходится со спитым чаем – высушил и заварил по новой. Теперь ему интересно было узнать, откуда проповеди берет коллега. Не из головы же, в самом деле. Десятины и требы едва ли оставляют время на столь легкомысленные упражнения с пером. Он захватил блокнот, готовясь законспектировать текст, а в свободное время поломать над ним голову, но не мог сосредоточиться. Фырканье Агнесс отскакивало от стройных колонн с золотыми капителями и рассыпалось по полу, выложенному черно-белой плиткой. Как можно писать в такой обстановке?