я различил рычание двигателей. Свет фар на стоянке стал ярче. Он пришёл в движение — это двинулись с мест автобусы. Они поехали медленно, лучами фар словно отодвигали в стороны стоявшие у них на пути человеческие фигуры (фигуры детей и подростков). Звонкие крики сменились разочарованным гулом. Я смотрел на автобусы и на копошившихся рядом с ними людей. Подумал о том, что водителей уже предупредили: канадцы появятся не через этот выход. Наверняка, их предупредили об этом и «тогда». И «тогда» они вот так же тронулись с места и преспокойно уехали? В то самое время, когда за воротами первого выхода творилось настоящее сумасшествие? Я посмотрел на первый выход — из него всё ещё валил бурный и шумный людской поток.

Автобусы неторопливо поехали вдоль стен дворца спорта (к другому выходу?). Они выстроились в колонну, двигались по узкой дороге подобно поезду. Примерно каждый третий из скопившихся на стоянке детей и подростков ринулись за ними следом. Другая треть разочаровано зашагала в сторону метро, влилась в поток людей, что сразу же направлялись к метрополитену от юго-восточного выхода. Оставшиеся около дворца спорта человеческие фигурки разбились на группы и замерли. Они обменивались впечатлениями и демонстрировали друг другу свою «добычу». Одна из таких групп (пять человек разного роста и возраста) остановилась в пяти метрах от меня у края тротуара. Их резкие возгласы привлекли моё внимание. Я посмотрел в их сторону, увидел знакомые лица. Махнул рукой.

— Мирный! — окликнул я. — Смирнов!

Оба Смирнова дёрнули головами и посмотрели на меня. Поспешно спрятали в карманы пачки жевательной резинки, которые только что горделиво демонстрировали своим приятелям. Свет из окон дворца спорта пусть и едва добирался до них, но всё же падал на их лица. Я убедился, что не обознался. Паша Смирнов сейчас ещё больше походил на хорошо мне знакомого Мирного (в полумраке он выглядел старше, чем тогда в поезде). Я заметил, что парни насторожились: и Паша Смирнов, и его младший брат Никита (он сейчас стоял около газона, а не лежал на нём, прикрытый белой простынёй). Они будто напружинились, готовые ринуться не то в бегство, не то в бой (на защиту своих добытых во время хоккейного матча богатств: ярких наклеек и импортной жевательной резинки).

— Паша, Никита, привет, — сказал я. — Это я, Сергей. Мы с вами недавно в поезде познакомились. В январе, когда вы от бабушки возвращались. Вспомнили?

Я снял кепку, чтобы Смирновы получше меня рассмотрели. Парни немного расслабились, уже не походили на готовых мгновенно вспорхнуть с места птиц. Поздоровались со мной.

— Ты усы отрастил? — сказал Никита.

Я потрогал пальцем растительность на своей верхней губе.

— Шикарные, правда? — спросил я.

На полшага отошёл от БМВ. Паша усмехнулся, а его младший брат помотал головой.

— Не, не правда, — сказал Никита. — Не шикарные, а противные. На толстую гусеницу похожи.

Стоявшие рядом со Смирновыми подростки отреагировали на его слова громким смехом. Они не бросились в рассыпную, когда я подошёл к ним. Смотрели на меня, запрокинув головы.

— Паша, я слышал: ты на хоккейном матче жевательной резинкой разжился, — сказал я. — Добыл сразу несколько пачек. Молодец. Не продашь мне одну? За червонец.

Я вынул из внутреннего кармана куртки десятирублёвую купюру, продемонстрировал её парням. Павлик при виде денег нахмурил брови, словно задумался. Но тут же решительно качнул головой.

— Нет, — сказал он. — Не продам. Не могу.

Паша вновь настороженно посмотрел мне в лицо и сунул руки в карманы куртки. Будто проверил, не потерял ли свою добычу. Я извлёк из своего внутреннего кармана второй червонец, приложил его к предыдущему.

Спросил:

— А за двадцать рублей?

Старший из братьев Смирновых удивлённо вскинул брови. Он взглянул на деньги в моей руке. Мне почудилось, что он и его приятели вдруг перестали дышать.

— Двадцать рублей за одну пачку риги? — переспросил Паша.

Поднял на меня глаза, моргнул.

— Двадцать рублей, — подтвердил я. — За одну пачку.

— А давай!

Пашка (пока ещё не ставший Мирным) махнул рукой. Он извлёк из кармана маленькую упаковку с пятью пластинками жевательной резинки «Wrigley» и протянул её мне. Получил из моих рук две купюры по десять рублей.

Смирнов недоверчиво осмотрел деньги и поспешно спрятал их в карман брюк. Он тут же приосанился. Горделиво взглянул на приятелей, будто новый миллионер — те всё ещё изумлённо таращили глаза.

— Дядька, а у меня тоже есть рига! — воскликнул стоявший слева от Никиты Смирнова ушастый паренёк (его уши выглядывали из-под вязаной шапки). — Гони деньгу, дядька! Только я тебе за двадцать не продам. Четвертак давай! Вот.

Парень показал мне слегка изогнутую пачку жевательной резинки (извлёк он её будто из воздуха, как настоящий фокусник). Но я покачал головой и заявил, что одной пачки жвачки мне вполне хватит. Ушастый разочарованно вздохнул.

— Так бы и сказал, что у тебя денег больше нету, — проворчал он.

Я спросил у Смирновых:

— Много на матче сегодня было народу?

— Прилично, — сказал Паша. — Почти полный зал набился.

— Там же жвачку раздавали! — сообщил Никита. — Из моего класса пятеро пришли. А из Пашкиного почти все пацаны явились и даже две девки. И из нашего двора пацаны были. Мы удачно сидели. Канадцы прямо в нас жвачку бросали. Повезло…

Никита рассказывал мне о том, как иностранцы швыряли в зрителей хоккейного матча «ригой» (жевательной резинкой «Wrigley»). Похвастал, что поймал почти столько же пачек, сколько и его старший брат («только на одну ригу меньше»). Пожаловался, что милиционеры и солдаты запрещали собирать упавшую на пол жевательную резинку («но мы с пацанами её всё рано всю смели»). Рассказал он и о том, чьи жалобные крики я недавно слышал: однокласснику Никиты после матча «раздавили» руку (парень упал, и по нему «прошла толпа»). Никита тряхнул карманом куртки, в котором звякнули друг о друга значки. Сообщил мне, что надеялся на «обмен» с иностранцами (потому они с братом и рванули из дворца спорта в первых рядах), а те «не пришли к автобусам».

Я слушал торопливый рассказ младшего из братьев Смирновых; видел, как предлагавший мне жвачку за «четвертак» ушастый паренёк подошёл к капоту машины Высоцкого и чиркнул спичкой.

— Вэ, Мэ и английская Вэ! — громко прочёл парнишка надпись на логотипе автомобиля.

— БМВ, — поправил его Паша Смирнов. — Это немецкая