Нет, она никогда не встречала Тилли прежде, но он, безусловно, милый парень. После джина она немного расслабилась, и он вызвался отвезти ее домой. Ну хорошо, не прямо домой, и что с того? Он не позволил себе никаких гадостей, она уверена в этом.

Одиннадцать часов из жизни этой девушки исчезли, и их потеря ни на секунду не насторожила ее. Что он делал с ней, куда возил? Это оставалось тайной.

Разумеется, ей не описать машину. Помнит, был руль, было заднее сиденье. А часа в три-четыре утра головная боль, сухость во рту и жжение в животе разбудили ее. Она села и высунулась в окно. Перед глазами все поплыло. Ее провожатый открыл заднюю дверь, помог выйти и придерживал за талию, пока ее, согнутую пополам, рвало. Все еще хмельная, она попросила разрешения поспать несколько часов, и он участливо помог вернуться и лечь на мягкое сиденье. Когда она очнулась во второй раз, было десять часов воскресного утра. Он спросил ее, не хочет ли она домой. Она ответила: неужели ты меня хотя бы завтраком не накормишь? Какой джентльмен. Повез меня кормить куда-то далеко, на запад, кажется, в Батлер, что ли, — кто бы мог подумать, что в Батлере есть закусочные? — и взял мне яичницу-болтунью, тост из непросеянной муки и крепкий-крепкий кофе.

Через два дня один возможный ответ, что происходило в эти пропавшие из жизни Лайзы часы, подсказала зловещая находка на парковке страховой компании «Проспект Авеню». Двое бездомных развернули пыльный ковер, лежавший рядом с мусорным контейнером, и обнаружили в нем обнаженное тело пятой жертвы Сердцееда. Администратор отеля Соня Хиллари, тридцать один год. Фотографии, позже полученные от ее мужа и родителей, давали ясно понять, что при жизни она была интеллигентной, стильной и привлекательной женщиной. Сердцеед потратил часы, а может, дни, трудясь над трупом, и от ее красоты не осталось и следа.

Джордж Купер задавался вопросом: мог ли Тилли Хейвард уложить на заднем сиденье отключившуюся Лайзу Грюн до того, как схватил Соню Хиллари прямо на улице? Если так, то когда? После того как он справился с Хиллари, ему ведь пришлось где-то прятать тело, пока создавал себе алиби, нянчась с Лайзой Грюн. И если наутро Лайза гасила похмелье в Батлере, значит, Хейвард, вероятно, снимал какое-нибудь укромное местечко в западных пригородах или маленьких городишках: Марси, Ланноне, Миномони Фолз, Ваукиша, наконец, в крохотном Батлере.

Купер отправился в Батлер и показал фотографию Хейварда в закусочной — официантки припомнили его и спутницу, девушку-блондинку, страдавшую похмельем, но никто не заметил машины или чего-то другого, заслуживающего интереса. Купер медленно проехал по главной улице Батлера в один конец, потом обратно, вокруг старого отеля, поколесил по немногочисленным переулкам. Ничего, никаких зацепок. Купер весь кипел. Ему покоя не давала мысль о том, что, пока Тилли Хейвард кормил сонную девчонку яичницей с беконом, на каменном разделочном столе или на полу в подвале мертвая женщина дожидалась его возвращения.

Ярость толкнула Купера дальше по магистралям — в Колумбус, Огайо, далеко за пределы своего района, туда, где его навыки и неотступные мысли не нужны никому, кроме него самого. Шеф местного отдела расследования убийств не проявил желания помочь и заявил: «Все сведения о Тиллмене Хейварде можно узнать по телефону». — «Я должен видеть это сам», — ответил Купер. «Что видеть-то?» — «Как он здесь живет». — «Вы, наверное, от безделья маетесь, — заметил местный коп. — Мистер Хейвард — добропорядочный гражданин». Он показал Куперу досье: женат, три дочери, нет даже предупреждения за превышение скорости, даже штрафного талона за парковку; к тому же вместе со своей супругой Хейвард — совладелец четырех жилых домов. «Если есть желание узнать что-то еще об этом примерном жителе Вестервилля, живописнейшего пригорода Колумбуса, — а господин Хейвард вдобавок является достойным подражания спонсором полицейских благотворительных организаций, — то, детектив Купер, самым благоразумным для вас будет прямо сейчас отправиться восвояси, поскольку ловить вам в Колумбусе нечего».

Пообещав вскорости убраться восвояси, Купер взял с информационной стойки карту и поехал в Вестервилль, где отыскал адрес, который запомнил, листая досье, и припарковался на другой стороне улицы, в двух кварталах от дома. Это был именно тот тип дома, улицы и квартала, который он терпеть не мог. Все вокруг будто пело в уши: «Мы богаче и благороднее, чем ты, и не бывать тебе нам ровней»… Окна сверкали; трава на лужайках лоснилась. Яркие клумбы вились между солидными и красивыми особняками. Думая о том, кого и почему ищет здесь, Купер чувствовал, что это место вызывает у него стойкое желание настрелять дырок в протянувшихся вдоль улицы больших почтовых ящиках с нарисованными вручную собачками да уточками.

Дверь гаража в доме Хейварда поплыла вверх, выпустив бледно-голубой «универсал». На заднем сиденье, жестикулируя и щебеча все разом, сидели три маленькие девочки. Водитель, предположительно миссис Тиллмен Хейвард, оказалась «хичкоковской блондинкой», с гладкими золотистыми волосами и правильными чертами лица. Когда женщина проезжала мимо Купера, взгляд ее холодных голубых глаз хлестнул по нему отвращением и подозрением. «Бог ты мой, — подумал он, — неудивительно, что убийство стало таким процветающим ремеслом».

Вскоре после возвращения в Милуоки, в унылую комнату, из окна которой он наблюдал в бинокль за мрачным двором Хейварда, Купер стал свидетелем несущественного на первый взгляд события, которое в скором времени показалось ему столь же значительным, как открытие нового заболевания. Жилистый мальчишка лет одиннадцати-двенадцати с темными мутными глазами и узким лбом, сын Билла Хейварда Кит, сидел такой печальный — каким печальным может быть только мальчик в одиннадцать или двенадцать лет — на старом обшарпанном кресле из гостиной, которое хозяева вытащили летом на свою плешивую лужайку. Он навел детектива Купера на мысль о каком-то отклонении: такое ощущение, будто у этого ребенка нет никаких эмоций. Куперу хватило лишь нескольких беглых взглядов, чтобы понять: его жизнь похожа на непрекращающийся спектакль, словно Кит постоянно играет роль мальчика вместо того, чтобы им быть. Купер не мог объяснить, почему он так думал, и не мог полностью доверять этому ощущению: оно словно кипело на медленном огне где-то там, на задворках рассудка.

И вот сейчас старый детектив вновь почувствовал, будто Кит чем-то неподдельно раздосадован и старается это выразить. Сама игра, вдруг подумал Джордж Купер, имела прямое отношение к обиде и оскорбленной невинности. Своим поведением он будто со сцены заявлял о том, что его не понимают и недооценивают. Для кого еще предназначен спектакль, как не для матери? Кит вздохнул, откинулся на спинку кресла так, что спина прогнулась, голова свесилась назад, бледные руки безвольно повисли, как прутики; потом театрально бросил тело вперед и сел, согнувшись над коленями, свесив руки почти до земли. Блестяще изображая негодование, он выпрямился и вновь согнулся, подперев щеку одной ладонью, а локоть этой руки — другой.

Задняя дверь открылась, и все изменилось.

Мальчик вдруг сделался одновременно более настороженным и более открытым, под тонким слоем притворства заинтересованный тем, что вот-вот должно произойти. Человеком, появившимся из кухни желто-коричневого дома, была не Маргарет Хейвард, а ее деверь и объект пристальнейшего внимания Джорджа Купера — Тилли. У Купера даже перехватило дыхание. Коп до мозга костей, он тотчас распознал, что в этой пьесе все неправильно.