основанием на уровне бедер и сужением к плечам; ноги, завязанные в плотных чулках, больше напоминают стержни, на которых насажен конус. Женщина в вакеро и вертугадо, державшейся на металлических обручах, на которых натягивалась ткань, больше походила на юлу. Ей было куда легче крутиться вокруг своей оси, чем делать какие-то естественные человеческие движения, например, садиться. Так одевались несмотря на возраст и должность: инфанта Маргарита и ее воспитательница, карлица Мария Барбола, Изабелла де Бурбон, все носят вертугадо. Напомню, что тогда же в Испании изобретают корсет, как для мужчин, так и для женщин, который шнуровался от подмышек до поясницы. Носили также камзолы, которые глухо застегивались до подбородка. В таком камзоле было невозможно согнуться. И вдобавок ко всему, женщины еще носили на голове маленькие шапочки, из-за которых они не могли свободно шевелить головой, чтобы шапочка не упала.

Человек при испанском Дворе оказывался заточенным в своей одежде как в крепости. Еще точнее: человек превращался в одежду, его тело исчезало в ограниченном наборе жестов. Причиной этой удивительной, беспрецедентной скованности был ритуал, по строгости сравнимый только, пожалуй, с ведийскими ритуалами древней Индии, когда любой жест, любое слово имело свое значение. Лишая человека тела, испанская придворная мода неожиданно отвечала идеалам флагеллантов, приверженцев умерщвления плоти, – движение, которое возникло не без влияния идей Иоахима Флорского, назначившего конец Света на 1260 год.

Паола Волкова, блестящий популяризатор искусства, утверждала, что «Менины» – это автобиография Веласкеса, где художник изобразил себя, атмосферу Двора, нравы, людей, с которыми провел большую часть жизни. Моя гипотеза иная: «Менины», с одной стороны, эта попытка Веласкеса очеловечить королевскую чету, которая, судя по всему, была ему симпатична. Помещая Филиппа IV и его супругу «вне картины», лишь как отражение в зеркале, художник освобождал их от ритуала, словно отправляя обратно на волю, в человеческое измерение. Механическим куклам, кем они по сути являлись, лишенные всякой свободы воли и жеста (король не мог даже сам налить себе воды или одеться), Веласкес эту свободу дарит. С другой стороны, «Менины» – это аллегория отсутствия, отсутствия короля как человека. Ведь он не более чем узел из множества ритуалов. Если узел развязать, от него ничего не останется.

И.В-Г. Существуют ли подобные проекты сегодня? Если да, то какие примеры Вы могли бы привести?

А.Н. Со времени Мора прошло пять столетий, с тех пор произошло немало изменений, но, несмотря на них, наша с Вами культура или, если угодно, фундаментальные установки сознания, тяготеющего к утопиям, остаются в целом прежними. Сочиняя утопии, мы продолжаем жить в эсхатологическом времени, мы все еще боимся Судного дня, мировой войны, космической катастрофы и т. п., одновременно и неустанно проектируя жизнь после «конца времен» (я бы все же советовал избегать этого выражения). Это один из любимых предметов массовой культуры, о котором Голливуд снимает культовые фильмы, по-своему интерпретируя Библию.

Возьмите, хотя бы, серию о Терминаторе, особенно вторую картину. Машина из будущего, то есть мира после его конца, спасает человека, который должен спасти нынешнее человечество, которому предстоит смертельная схватка со злом, им же произведенным. Разве сложно увидеть в Джоне Коноре, будущем лидере людского племени, ветхозаветного Моисея, а в Терминаторе – манифестацию самого Бога? Разве горящий куст, который узрел Моисей, не то же самое, что Терминатор, в концовке фильма сжигающий себя в расплавленном металле? Или вышедший недавно на экраны фильм «Прибытие» (2016) режиссера Дени Вильнева, где современный мир сталкивается с пришествием инопланетян, с которыми входит в контакт одаренный лингвист Луиза Бэнкс и физик Иэн Доннели. Похожие на осьминогов инопланетяне пытаются передать людям особые знания о времени, о будущем, предостеречь их от опасностей, но делают они это на особом языке, которые и пытается расшифровать Луиза. Письмо инопланетян несколько напоминает кипу (узелковый язык), которым пользовались ацтеки, только более сложный. И как обычно, из-за глупости и внутренних распрей люди не слишком дружелюбно относятся к пришельцам, и важное сообщение остается непонятым. «Прибытие», надо сказать, отсылает к картине Фрэнсиса Копполы «Молодость без молодости» (2007), где талантливый лингвист-компаративист Доменик Маттеи пытается реконструировать единый человеческий праязык. В «Прибытии», чтобы спастись, нужно расшифровать послание из будущего, в «Молодости без молодости» – из прошлого, чтобы обрести бессмертие.

Такой кинематограф нам говорит, что мы продолжаем жить в ожидании: неизвестного, непознанного, опасного, и в этом плане мы мало чем отличаемся от людей прежних эпох. Заметьте, у всех научно-фантастических фильмов о будущем есть, по крайней мере, одна общая проблема: как нам выжить? И что мы сами, и никто иной, повинны в таком опасном будущем. С этой точки зрения, нынешняя поп-культура оказывается очень близкой и понятной, скажем, людям конца XII века, когда страх перед концом света достиг своего апогея (по Европе прокатился массовый психоз, ведьмы, шабаши и т. п.). Прошло семьсот лет, сегодня страх перед концом света не меньший, и справляемся мы с этим страхом не лучше, чем люди позднего Средневековья.

И.В-Г. А социальные утопические проекты уже закончились? Пусть не авторские, как у Платона или Мора, а коллективные. Построение очередного идеального государства, создание идеальной корпорации или массовый вывоз людей на Марс, как советует Стивен Хокинг.

А.Н. Думаю, Хокинг сам бы не отправился на Марс, ему бы там стало скучно… Неверно думать, как некоторые ультрареалисты, что время утопий прошло. Мы живем в них и сегодня, и даже более того: именно сегодня у нас ничего нет, кроме утопии. Вы упомянули корпорации. Хотя современные корпорации, вроде Майкрософта, это скорее утопии наполовину, потому что, даже если кто-то и мечтает в них попасть, он целиком остается в локальном здесь и сейчас. Корпорации такого рода привязаны ко времени еще больше, чем пирог в духовке, стоящей на таймере. Они продают вам время, которое прежде у вас же забирают. Поясню. Когда вы покупаете очередной продукт такой корпорации, скажем, новую версию Windows, вы, хотите того или нет, покупаете время до следующей версии. Следующую версию вы тоже приобретете, чтобы ваши документы не превратились в мусор, и т. д. Однако каждая новая версия Windows не дает вам по существу ничего нового, и ее качество отнюдь не всегда лучше предыдушей, но вы уже привязаны к этой смене софтового продукта как плодовая мушка к циклу дня и ночи.

Приведу другой пример социальной утопии: мировая финансовая система. Вкратце, произошло следующее: в 1913 году президент США Вудро Вилсон подписал закон «О Федеральном резерве», на основании которого был создан резервный банк, что явилось следствием «Закона Олдрича-Врилэнда», который в свою очередь был ответом на банковский хаос