Допустим, вы поднялись на трибуны до начала заезда… Вокруг ледяного яйца столпились в ожидании зрители. С острого конца слышен ни с чем не сравнимый треск прогреваемых двигателей – проклевывается заезд. И оттуда доносится сладкий и несравненный запах выхлопных газов. Так пахнет первая электрическая дуга, полученная смелым экспериментатором из шестого класса с помощью карандашных грифелей, под картинкой, где Рихмана убивает шаровая молния. Гоночные мотоциклы ходят на спирту – может, от этого такой неповторимый запах?.. Волнение поднимается в вашей крови, и под музыку из прошлого, из кинофильма «ЦПКиО» с собою в главной роли, этот грифельный запах вдруг смешивается с запахом керосинной или зеленной лавки, запахом, совсем непохожим, однако таинственно возбуждающим нас в период созревания… И мы понимаем, что волнует нас этот запах гоночных мотоциклов тем, что он в свое время пропущен.

И такая тишина и пустота – под стрельбу невидимых за барьером, в загоне, мотоциклов… Все перетаптываются, поглядывают в программки, пускают пар изо рта… Маленькие черные судьи деловито перешептываются на своем капитанском мостике… Меж двух столбиков, на льду чернеет «резинка»[9], аккуратной чертой означая старт и финиш. И мы еще не понимаем пока, что такое «резинка», что означает эта математическая, неумолимая условность…

Вдруг забегали суетливые технари… уперлись и отвалили на сторону барьер… и оттуда, из загона, из хлева, как бешеные быки, вырвались… Что это, коррида?..

О, это была предательская, нарочная, театральная тишина!

Вид с мотоцикла неописуем. С мотоцикла вы ничего не видите. Овальный мир трека проносится мимо вас в сером, грифельном тумане, вы неподвижны. Но еще неподвижнее ваше колесо – единственное, что вы видите. С мотоцикла вы видите колесо. Остальное вы ощущаете…

Вид колеса – неописуем.

Вы этого не поймете.

Когда я учился водить машину, мой педагог любил подчеркнуть, что всего, чего он добился на свете, он добился сам. Тут можно только отметить, что основания для довольства собой может найти каждый, кто этого пожелает. Мой учитель особенно бывал доволен своей хитростью и удачливостью. Эти два дополняющих друг друга качества выражались, в частности, в том, что он жил с женой и тремя детьми в одной комнате в большой коммунальной квартире на первом этаже с окнами, выходившими на старый каретник, но комната эта была самой большой в квартире, с удачными антресолями, на которых спали две дочки; жена, работая медсестрой в госпитале, была ему неверна, но родила ему третьим сына, в котором можно было души не чаять, и у тещи был домик в Лисьем Носу, следовательно, никаких расходов на дачный период он не нес; у него же самого был собственный автомобиль, первый выпуск «москвича», купленный в комиссионке, в который он сам вмонтировал новенький мотор, и машина забегала не хуже «Волги», однако он не гоняет так уж сильно: куда спешить? – вообще тратиться на машину ему совсем не приходится, поскольку руки и голова у него, слава богу, есть, но заработок на новой работе негуст, что, конечно, худо, хотя и не всякому доверят быть инструктором, как ему, чтобы его первый класс не пропадал; вот с гаражом удачно вышло, прямо во дворе у него гараж, в бывшем каретнике – правда, когда машина у него появилась, все места в гараже были уже заняты, но на зиму ему разрешают загнать ее к дальней стенке, а летом прямо под окнами стоит, очень удобно… В общем, к концу фразы неизбежно начинал он потирать руки от некоего избытка удачи, частично растворенной даже в ловкости самой фразы, и любил «объяснять жизнь», куда был помещен, судя по всему, специально для сравнения с другими в качестве несомненного образца. Этот симпатичный мужчина, так он со мной разговаривает, иногда вдруг теряет нить:

– Женщина, – видел?

Я, надо сказать, в этот момент бешено справляюсь с рычагами управления, делая вид, что это я веду машину, а не она меня.

– Где? – оборачиваюсь я, бросая руль.

– Ты на дорогу, а не на женщин смотри! – сердится он, лениво успевая подтолкнуть пальцем руль и выровнять машину. – Женщина прошла симпатичная… – задумчиво говорит он, взгляд его становится короток, вскоре содержа в себе изменницу жену, и он вздыхает. – Куда гонишь?.. Это тебе не мастерство вождения – жать на газ, это и дурак может. Тихо ездить – вот мастерство. – Но и тут он потирает руки, потому что вспоминает сына. Все становится так нестерпимо хорошо, что надо немедленно ехать на дачу посмотреть на него, и опять все так ловко и удачно складывается: и урок идет, то есть он меня учит, и зарабатывает, и на дачу к сыну своему заодно бесплатно едет.

На даче он тоже все очень ловко распределил: сына посадил в машину бибикать; меня поставил мыть машину, показав, как это делать, то есть урок по-прежнему шел; тещу послал в огород за огурцами; сам сел мастерить что-то из ножа и катушки. Эта одновременная занятость очень утешила его, что в одном времени столько он уместил еще своего времени в берущих с него пример людях – и мысленно рвал с тещей огурцы в заплечном огороде, освобождался от ученика и грязи на его машине, сынишка тем же временем рос… Так, если бы человек, завязывая утром шнурки на ботинках, думал, что вот как хорошо, что он не только обувается, но и готовится к завтраку, но и дышит при этом воздухом, и полезно нагибается, и массирует шнурки, то он был бы почти такой же счастливый человек, как мой учитель, – хозяин.

Из катушки за то же самое время он соорудил вертушку-игрушку – подарил сыну и уехал на чистой машине, полной огурцов.

– Слушай, – спросил я его как мастера жизни, – одного не пойму: как так получается?.. Машины же у нас появились недавно, ну, пятьдесят лет назад… Никак они не могли успеть еще в кровь человеческую попасть… И вот любой мальчишка, вот твой, например, или мой племяш Котька – так тот, прежде чем говорить научился – да что там! прежде чем стоять, – уже би-би! и только бы велосипедную педаль рукой крутить, и «сипед» – первое слово, раньше чем «мама». Откуда же эта страсть? В чем она раньше-то могла выразиться, когда машин еще не было?

Так замечательно и наблюдательно поставил я вопрос, и вот – не успел я даже доразвить мысль, чтобы он меня совсем понял, этот не казавшийся мне далеким человек, он уверенно ответил:

– А лошади? Ты говоришь: деревня… Вот я родился в деревне, там никаких машин не было. Попробовал бы ты от лошади мальчишку отогнать! Мы все время свое около лошадей проводили…

Пример этот поразил меня простотой и несомненностью решения.

(К вопросу о том, правомерно ли ходячее сравнение гонщиков с джигитами, нет ли тут преувеличения или преуменьшения, а также не в том ли причина легендарного успеха башкирского мотоспорта, что предки гонщиков были когда-то горячими наездниками?)