Во время масленичных гуляний на старой сцене в Преображенском играли спектакль «Как Юдифь отсекла голову царю Олаферну». Музыкальное оформление обеспечивали «на органах немцы да люди двора Артамона Сергеевича Матвеева». А в последний день Масленицы в Преображенском дано было музыкальное представление. Слушателями кроме царского семейства были бояре, окольничие, думные дворяне, думные дьяки, ближние, стольники и «всяких чинов люди».

После наступления Великого поста 1674 года имущество театра снова увезли в Москву, спектакли были прекращены — в пост не играли на русской сцене никогда. Последние представления в Кремле были в зимний мясоед 1675 года — одно из них 11 февраля, в четверг на Масленице, началось в десятом часу вечера, а кончилось в пятом часу пополуночи, следовательно, продолжалось около семи часов.

Осенью 1675 года были, вероятно, опять представления в Преображенском, а в Кремлевских палатах состоялась гастроль фокусника, прибывшего в свите австрийского посла Баттони. Тогда в дипломатические вояжи отправлялись большими компаниями, везя множество служителей разного рода, не имевших к дипломатии никакого касательства, в том числе искусников по части развлечений. Привезенный австрийским послом престидижитатор поразил всех своим искусством. Ловкость его была такова, что русские зрители «считали его чародеем, который морочит людей бесовской силой».

Прослышав об этом искуснике, немецкие и русские актеры московского придворного театра стали просить посольских чинов разрешить ему принять участие в постановке новой комедии, которую они готовили. Австрийскому послу говорили, что участие такого мастера доставит русскому царю и царице огромное удовольствие, а это может весьма благотворно отозваться на исполнении данных ему от его собственного государя поручений. На это посол ответил, что и рад бы был, но срок его посольства вышел, все дела исполнены и ему надлежит в ближайшее время покинуть Москву, а оставить здесь своего человека одного он не решается именно из-за того, что его выступление может слишком понравиться русскому царю. Акцент делался на этом «слишком», поскольку всем были известны случаи, когда иноземцы, чем-либо особо глянувшиеся русским правителям, удерживались в России силой.

Когда слух об удивительном престидижитаторе достиг царских ушей, посольство Баттони уже выехало из Москвы, и ему вслед был отправлен не кто-нибудь, а сам Павел Менезий, который уже был в чине генерала. Так его отметили главным образом за поведение в Риме, где он, католик, имея аудиенцию у папы, все же не принял от него грамоту, в которой титул русского царя был понижен, и вообще проявил твердость в отстаивании интересов пославшего его государя.

Генерал Менезий погнался за посольством Баттони и настиг его в Смоленске, где вступил в переговоры с господином посланником, прося отпустить престидижитатора вместе с ним в Москву. Генерал давал послу гарантии того, что, выступив в Москве перед самим царем, фокусник будет щедро награжден и отпущен в свое отечество. Господин Менезий справился и с этим поручением — Баттони согласился отпустить фокусника, если тот сам пожелает ехать. Соблазненный посулами, артист недолго колебался и отправился в обратный путь. Прибыв снова в русскую столицу, он дважды выступил в Кремлевских палатах, приведя в изумление царя и царицу своей ловкостью, после чего был осыпан наградами и вполне благополучно выехал из страны.

В начале 1675 года главный режиссер и драматург придворного театра — пастор Иоганн Готфрид Грегори поехал в Европу лечиться и обратно не вернулся — 16 февраля 1675 года он умер в Мерзербурге. Вместо него был назначен его ближайший помощник, один из тех, с кем пастор начинал театральное дело в Москве, Георг Хюбнер; вскоре его, однако, сменил польский шляхтич Стефан Чижинский, служивший переводчиком в Посольском приказе.

Судьба этого человека складывалась довольно замысловато. Родился он в семье шляхтича во Львовском повете Речи Посполитой. Родители его были православной греческой веры, а следовательно, можно предположить, что обучался пан Стефан, скорее всего, в киевских школах, находившихся в православных монастырях, а не в львовских, краковских или варшавских католических коллегиях. В том, что образование у него имелось, сомневаться не приходится.

Первоначально молодой человек, как и надлежало выходцу из его сословия, попытался сделать карьеру военного, записавшись в полк гетмана Потоцкого, и даже стал ротмистром, получив под начало отряд в полторы сотни всадников. Но полк был разбит в пух и прах в одном из многочисленных сражений того времени, а сам Чижинский чудом остался жив. После этого приключения он охладел к военной службе и вскоре объявился в Киеве в Богоявленском монастыре. При монастыре была школа, которая так славилась, что монастырь благодаря ей еще называли «училищным». Можно предположить, что Чижинского там хорошо знали; во всяком случае, его сразу приняли в число учителей столь знаменитого учебного заведения, и он два года преподавал латынь.

Среди его учеников было несколько смоленских шляхтичей, которые, окончив курс, позвали учителя с собой. Легкий на подъем Чижинский выехал в Смоленск, где «бил челом» царскому стольнику Михаилу Андреевичу Голицыну. Он сумел произвести на стольника самое благоприятное впечатление, и с его дозволения, при поддержке своих бывших учеников, открыл собственную школу.

Затем, прожив в Смоленске еще два года, он отправился в Москву в надежде выхлопотать выгодную службу. В своей челобитной Чижинский указал на познания в языках, и из Разрядного приказа, ведавшего назначениями, его отправили в Посольский приказ к Артамону Сергеевичу Матвееву, который, проэкзаменовав шляхтича, распорядился принять его переводчиком и гонцом. В этом качестве Чижинский совершил несколько вояжей в Европу, приобретя между делом репутацию человека, который разбирается в театре. По крайней мере, после смерти Грегори, когда Хюбнер не выказал достаточного рвения и таланта в управлении театром, именно Чижинского назначили новым директором театральных дел. Под его командой оказалось 80 человек, занятых в сценических постановках, с которыми он сразу же стал обращаться как сущий деспот. Взяв актеров в ежовые рукавицы, он заставлял их учить роли по ночам и, разумеется, беспрекословно исполнять все его указания. Но к счастью, деспотизм был не единственным ярким качеством Чижинского; он проявил себя как талантливый распорядитель и режиссер и даже как настоящий драматург, написав пьесы «О Бахусе с Виниусом» и «Давид и Голиаф»; последнюю ставили на русской сцене еще при Петре Великом.

При всем при том новый директор проявлял редкое бескорыстие — за свою работу он денег не получал и не требовал, хотя труд его актеров оплачивался — они получали «корму на алтын в день». Лишь после успеха пьес Чижинского его хорошо наградили. Однако в фаворе он пребывал недолго — в январе 1676 года умер царь Алексей Михайлович, и представления в комедийных храминах прекратились.

Актеры школы Грегори разбрелись, все причастные к театру занялись другими делами. Чижинский, судя по документам, продолжил службу в Посольском приказе; в 1695 году вместе с тремя другими приказными переводчиками он участвовал в переговорах под Азовом.

Третьему царю из династии Романовых, Федору Алексеевичу, пришел черед править в 1676 году, когда ему едва минул четырнадцатый год. В наследство кроме царских регалий и самодержавной власти он получил истощенную долгой войной казну, напряженные отношения с Польшей и Турцией, соперничество боярских партий. Большие внешнеполитические авантюры, затевавшиеся во время правления отца его близким другом Матвеевым, мало волновали воображение Федора Алексеевича, но и противником его дел он вовсе не был. Покойный его батюшка, Алексей Михайлович, стремился дать детям порядочное образование, и для своего времени царь Федор был просвещенным человеком, но вместе с тем в нем хорошо заметны все те противоречия, которые разрывали русскую жизнь на исходе XVII столетия. Светским наукам царевича Федора наставлял ученый монах Симеон Полоцкий, который, как умел, развивал интеллект питомца, приохотив его к европейской культуре, в особенности к польской, коей и сам был большой поклонник. Духовным же воспитателем наследника престола был патриарх Иоаким, известный борец со всякой «иноземщиной». Под влиянием двух столь противоположных фигур Федор Алексеевич вырос набожным и замкнутым, но совсем не чуждым светским радостям. Противоречивая ситуация нашла отражение и в положении театра: официально его распустили, просто не возобновив спектаклей, но в царских палатах давала представления любительская труппа, состоявшая из молодых людей и девиц лучших русских фамилий.