— Паспорта, конечно, липовые, но аутен-т-тичные, отличить невозможно, — сказала она с заминкой. — А деньги настоящие, советские, будьте экономны, вы всего лишь работники Свердловской киностудии. Имейте в виду: это в две тысячи четырнадцатом рубль стоил три цента, а в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом все было наоборот — доллар стоил пятьдесят восемь копеек. И Закоев будет с вас удерживать по этому курсу. Так что чем меньше потратите, тем лучше для вас.

После чего нам выдали точно такие же телепортаторы, как тот, что Акимов взял у Маши, только запрограммированные на 1968 год с остановкой на обратном пути в две тысячи четырнадцатом. Там мы с Акимовым должны были остаться, а Маша и Алена вернуться в две тысячи тридцать четвертый. Ну, и на случай emergency, ЧП, в наши наручные часы «Салют» были вставлены наночипы вневременной экстренной связи.

— Но звоните только в самом крайнем случае, — предупредила Люся. — Во-первых, чтоб никто там этого не видел. А во-вторых, минута связи с нами будет вам стоить сорок баксов. А теперь — всё, вперед и ни пуха!

Акимов уже открыл рот, чтоб послать ее, как положено, к черту, но я остановил его и протянул Люсе правую ладонь:

— А командировочные?

— Какие командировочные? — удивилась она.

— Ну как же! Ты забыла? Студия «Тимурфильм» отправляет нас в командировку по сбору материала для сценария и фильма. Нам положены командировочные.

Она усмехнулась:

— Умник ты, Антон! Ладно, будут вам командировочные. Ты знаешь, какие они были в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом?

— Знаю, читал. Суточные два рубля шестьдесят копеек плюс гостиничные и транспортные.

— Ну, вот привезете отчеты, тогда и сочтемся. Вы же получили аванс. Так что не шикуйте, вы теперь советские люди.

В 8.45 утра эти «советские люди» съехали с Садового кольца на Верхнюю Радищевскую, пересекли Берниковскую набережную и подъехали к трехэтажному зданию суда Пролетарского района в Серебряническом переулке. И удивились — здесь у его входа стояла большая, человек двести, толпа молодых и пожилых людей с зонтиками, в плащах и зимних пальто. Часть из них окружила шестидесяти-с-чем-то-летнего мужчину крепкого сложения в потертом генеральском кителе без погон. Стоя с непокрытой, крупной и бритой наголо головой, он держал в руках какие-то бумаги, которые все подписывали.

Вокруг этой толпы и на противоположной стороне мостовой группами и поодиночке стояли и ходили милиционеры в форме и без, молодые люди с повязками дружинников и без и просто пьяные мужики и бабы. Несколько мужчин в штатском, но с явно офицерской выправкой и с фотоаппаратами в руках с разных сторон фотографировали толпу собравшихся. А поодаль мялись иностранные журналисты, одетые в яркие импортные куртки и плащи, в руках у них тоже были фото— и кинокамеры, но снимать им, видимо, не разрешали сторожившие их милиционеры и гэбисты.

Я опустил стекло в правой дверце машины и спросил у проходившего мимо бородача в сером плаще:

— А что тут происходит?

Он зыркнул глазами по «Волге», по мне, по Акимову и Алене, сидящей сзади, и сказал сквозь зубы:

— Валютчиков будут судить.

Я удивился:

— Валютчиков? А кто этот мужик в кителе?

— Григоренко, тля. Генерал, сука, — процедил он и вдруг рванул с места, торпедой врезался в толпу вокруг генерала, выхватил у него подписанные публикой бумаги и стал яростно рвать их.

— Что вы делаете? Это хулиганство! Какое вы имеете право? — зашумела толпа.

— Это письмо Брежневу, чтобы нас пустили в зал суда, — так громко, чтобы слышали иностранные журналисты, сказал ему генерал. — Зачем вы его порвали?

— А я не рвал, — вдруг так же громко заявил бородач. — Я хотел подписать, а вы сами порвали.

— Он провокатор! — зашумела толпа.

— В милицию его!

— Да он сам мент, вы что, не видите? Петр Григорьевич, не связывайтесь с ним. У нас есть второй экземпляр…

Каким-то образом наша «Волга» оказалась окруженной людьми — это к началу судебного заседания подошли еще и сочувствующие подсудимым, и сотрудники так называемых «силовых структур». Стоя возле рослого капитана милиции, расхлестанный пьяный закричал на собравшихся:

— Вы чо собрались? Почему не на работе?

— Потому что здесь судят наших друзей, — стала объяснять ему молодая беременная женщина. — Если бы ваших друзей судили, вы бы пришли на суд?

— У меня нет друзей-антисоветчиков! Вас всех перестрелять надо, сука беременная! Или в Яузе утопить!

— Да они тунеядцы! Гниды! — поддержала его пьяная баба. — Я бы по ним катком проехала, передавила паразитов! Чо ты зенки вылупила, проститутка беременная? Может, ударить хошь? Ну! Вдарь!

Рослый капитан милиции выжидающе улыбался.

— Не надейтесь, — вдруг сказал ему генерал Григоренко. — Никто не будет вступать в драку и не поддастся на провокацию.

Капитан отвернулся, но беременная оказалась не робкого десятка, она подошла к капитану:

— А почему вы не вмешиваетесь? Вы же своим поведением одобряете хулиганов.

Капитан посмотрел на нее сверху вниз и усмехнулся:

— Я не могу затыкать рот рабочему человеку. У нас свобода слова.

Но женщина не отступала:

— То есть пьяных подонков, которые призывают к расправе, вы охраняете? А людей, которые призывали к свободе, судите?

— А я рабочая! — тут же закричала ей пьяная баба. — Если я выпила, то на свои деньги. А вы тут все фашисты и жиды недобитые!

Пожилой мужчина сказал ей интеллигентно:

— Вы лжете. Вот там, за углом вас даром поят, чтобы вы нас на драку спровоцировали…

В этот момент в переулок въехал «воронок» и тут же свернул в зеленые железные ворота во двор судебного здания. Толпа потянула головы вслед «воронку» и стала выкрикивать:

— Ребята, держитесь! Мы с вами! За вашу и нашу свободу!

Железные ворота закрылись, было видно, как изнутри их створки с силой толкали два молодых мента. А к кричавшим подошел тот самый бородач, который говорил со мной и рвал коллективную жалобу Брежневу. Оглянувшись на робко приблизившихся иностранных журналистов, он буквально прошипел демонстрантам:

— Вы докричитесь, суки! Скоро и за вами придем…

Тут я услышал какой-то всхлип за своей спиной и резко повернулся — увлеченные происходящим вокруг, мы с Акимовым совершенно забыли об Алене. А она, зажимая рукой рот, рыдала навзрыд, и крупные детские слезы катились по ее щекам.

— В чем дело? — удивился я.

— К-к-как они м-могут?.. — выдавила она сквозь слезы.

Я тронул Акимова за плечо:

— Поехали.

— Куда? — удивился он.