О вечных муках Тантала знали все. В наказание за непочтительность боги низвергли его в сумрачный Тартар. Там царь был обречен на бесконечные голод и жажду: еда и вода были рядом, но дотянуться до них он не мог.

– Я слышал о нем. Но не знаю, какое преступление он совершил, – сказал Ахилл.

– Ну так слушай. Во времена царя Тантала все наши царства были равной величины, а все цари жили в мире друг с другом. Но Танталу показалось, что у него земли недостаточно, и тогда он начал силой отбирать ее у соседей. Он удвоил свои владения, затем удвоил их снова, но Танталу и этого было мало. От успеха он возгордился и, возвысившись над всеми смертными, решил возвыситься над самими богами. Ему захотелось доказать, что хоть боги и говорят, что им известно все, всего они знать не могут.

Тогда он призвал к себе своего сына, Пелопса, и спросил, хочет ли тот помочь отцу. «Конечно», – отвечал Пелопс. Отец улыбнулся и выхватил меч. Одним взмахом он перерезал сыну горло. Затем аккуратно разрезал тело на куски и зажарил их на огне.

Я представил, как железный вертел пронзает мертвую детскую плоть, и меня затошнило.

– Когда мальчик изжарился, Тантал воззвал к сидевшему на Олимпе своему отцу Зевсу. «Отец! – сказал он. – Я приготовил пир в твою честь и в честь всех богов. Поторопитесь, пока мясо еще свежее и нежное». Богам такие пиры по нраву, и они быстро сошли во дворец Тантала. Но не успели они спуститься, как чуть не задохнулись от обычно столь приятного им запаха мяса. Зевс сразу понял, что случилось. Он схватил Тантала за ноги и низверг в Тартар, где ему предстояло нести вечное наказание.

Небо было ясным, ветер – резвым, но Одиссей так заворожил нас рассказом, что казалось, будто мы сидим у огня и со всех сторон нас обступает ночь.

– Затем Зевс сложил вместе куски тела и вдохнул в мальчика вторую жизнь. Так Пелопс, будучи еще ребенком, стал царем Микен. Он был хорошим царем, отличался мудростью и благочестием, но его правление было омрачено множеством невзгод. Говорили, что боги прокляли весь род Тантала и обрекли его на беды и лютые распри. Сыновья Пелопса, Атрей и Фиест, родились с дедовской гордыней, и их злодеяния, как и его, были темными и кровавыми. Отец обесчестил дочь, сына сварили и съели – а все из-за жестокой борьбы за трон. И только теперь благодаря добродетельности Агамемнона и Менелая судьба их рода переменилась к лучшему. Окончились междоусобицы, и под справедливым владычеством Агамемнона Микены процветают. Он стяжал заслуженную славу как строгий правитель и умелый копейщик. Нам повезло, что он наш военачальник.

Я думал, Ахилл перестал слушать. Но он, нахмурившись, обернулся:

– Мы все – военачальники.

– Разумеется, – согласился Одиссей. – Но ведь у нас один враг? Два десятка военачальников на одном поле брани приведут нас разве что к хаосу и поражению. – Он широко улыбнулся. – Сам знаешь, как мы ладим меж собой, – мы тогда, наверное, поубиваем не троянцев, а друг друга. Такую войну выиграть можно, только связав всех единой целью, сковав всех в единое копье, а не в тысячу иголок. Ты будешь предводителем фтиян, я – итакийцев, но кто-то должен обратить наши умения ко всеобщей пользе, – он сделал почтительный жест в сторону Ахилла, – пусть даже и самые великие умения.

На эту похвалу Ахилл не отозвался. Закатное солнце прочертило тени у него на лице, глаза потухли, посуровели.

– Я пришел по собственной воле, царевич Итаки. Я буду следовать советам Агамемнона, но не его приказам. И все должны это понимать.

Одиссей покачал головой:

– О боги, уберегите нас от самих себя. До битвы еще не дошло, а мы тревожимся, кому достанется больше почестей.

– Я не…

Одиссей отмахнулся:

– Поверь мне, Агамемнон понимает, как ты важен для нашего дела. Он первым пожелал, чтобы ты сражался с нами. Тебя примут в наши ряды с подобающим случаю почетом.

Ахилл говорил не совсем об этом, но сгодился и такой ответ. Я обрадовался, когда с мачты прокричали, что впереди земля.

Вечером, после ужина Ахилл улегся на постель.

– И что ты думаешь о мужах, с которыми нам предстоит встретиться?

– Не знаю.

– Хорошо хоть Диомед уехал.

– Да уж. – Царя Аргоса мы высадили на северной оконечности Эвбеи – дожидаться своих войск. – Я им не доверяю.

– Скоро мы и сами узнаем, что они за люди, – сказал он.

Задумавшись об этом, мы замолчали. Начинался дождь, было слышно, как капли, тихо и почти беззвучно, постукивают по крыше шатра.

– Одиссей говорил, ночью будет буря.

Бури на Эгейском море быстро налетают и быстро проходят. Наш корабль предусмотрительно вытащили на берег, и уже завтра погода прояснится.

Ахилл смотрел на меня.

– У тебя вот тут волосы вечно торчком. – Он коснулся моих волос за ухом. – По-моему, я еще не говорил тебе, до чего мне это нравится.

Кожу там, где только что побывали его пальцы, покалывало.

– Не говорил, – сказал я.

– А надо было. – Его пальцы переместились к треугольной впадинке у моего горла, мягко скользнули по пульсирующей жилке. – А об этом? Я говорил тебе, что думаю вот об этом?

– Нет, – ответил я.

– Но уж об этом – наверняка. – Его рука спустилась к мускулам у меня на груди, и кожа под ней запылала. – Об этом я тебе говорил?

– Об этом – говорил. – У меня слегка перехватило дыхание.

– А об этом? – Его рука медлила у меня на бедрах, он водил пальцем по моей ноге. – Об этом говорил?

– Говорил.

– А об этом? Уж об этом-то я никак не мог забыть. – Кошачья улыбка. – Скажи, не забыл ведь?

– Не забыл.

– И еще об этом. – Теперь его руку не остановить. – Об этом я тебе точно говорил.

Я закрыл глаза.

– Так скажи еще, – попросил я.

Ночь, Ахилл спит подле меня. Налетела обещанная Одиссеем буря, и грубая холстина шатра трепещет под ее напором. Слышно, как снова и снова хлестко плещут о берег набегающие волны. Он мечется во сне, и воздух, исполненный его сладкого тельного запаха, взметается вокруг него. Я думаю: вот чего мне будет недоставать. Я думаю: я скорее покончу с собой, чем лишусь этого. Я думаю: сколько нам еще осталось?

На следующий день мы прибыли во Фтию. Солнце было в зените, мы с Ахиллом стояли у поручня.

– Смотри, видишь?

– Что?

Глаза у него всегда были зорче моих.

– Берег. Там что-то странное.

Корабль подошел ближе, и мы поняли, в чем дело. Берег кишел людьми, которые нетерпеливо расталкивали друг друга, вытягивали шеи, чтобы получше нас разглядеть. И еще шум: поначалу нам казалось, что он исходит от волн или от взрезающего их корабля – какой-то нарастающий рев. Но с каждым ударом наших весел шум становился громче, и наконец мы поняли, что это голоса, а затем разобрали слова. Они раздавались снова и снова: «Царевич Ахилл! Ἄριστος Ἀχαιών!»