Еще двое судей держатся за руки под столом.

Последний член жюри знаменит тем, что стесняется быть знаменитым, хотя это очень большой и влиятельный человек. Вокруг его кресла полупрозрачная зеленая ширма. Мы делаем предположения — может, он голый, может быть, спит, а может, его там и вовсе нет.

Начинается шоу талантов. Сначала обычные номера— чечетка, пародии, заклинание змей. Мисс Западная Вирджиния говорит на неведомом языке. Каким-то образом мы понимаем ее. Она говорит, что близок конец света, что у нас родится шестеро детей, и у всех у них будут хорошие зубы, что мы с тобой всегда будем так же счастливы, как сейчас, если не отпустим друг друга. Не отпускай меня. Потом на сцену выходит Мисс Техас и изгоняет духов из Мисс Нью-Джерси. Публика неуверенно аплодирует.

На сцену выходит Мисс Небраска и показывает карточные фокусы. Потом распиливает пополам сросшихся Мисс Мичиган и Мисс Вирджиния.

Мисс Монтана складывает себе погребальный костер из корицы, гвоздики и других пряностей. Потом из зубочисток и кубиков сахара делает вышку для прыжков. Поднимается туда, замирает на секунду с поднятыми руками, красивая и бесстрашная. Потом расправляет крылья и прыгает в огонь. Рядом стоят пожарные, готовые вмешаться, если что. Но Мисс Монтана появляется из огня вся розовая, сияющая, обновленная, даже еще красивее, чем была. И уезжает со сцены на широких могучих плечах брандмейстера.

Следует музыкальная пауза — заливают воду в огромный аквариум, миллион галлонов. Мы целуемся, катаемся по кровати, веселые и бесстыжие, как подростки. Так мы сейчас себя чувствуем, так мы будем себя чувствовать всегда. Мы всегда будем обнимать друг друга вот так, вот так. Когда мы снова смотрим на экран, Мисс Орегон ходит по воде. Наверняка старый трюк с зеркалами, думаем мы.

Мисс Род-Айленд показывает свой водный балет — как Эстер Уильямс, чемпионка по плаванию и голливудская «русалка», — только с большим количеством ног. Мисс Род-Айленд мастерски владеет дыханием. Первым рядам зрителей выдают плащи и зонтики. Она дует на них, как на свечки, и они закрываются. В самый захватывающий момент вдруг идет неожиданный дождь из лягушек. На сцене опять появляется Мисс Техас.

Ты знаешь, я влюбилась в тебя с первого взгляда. Чучело, чучело мое родное, я люблю тебя больше всего на свете. Разве кто-то мог подумать, что мы с тобой окажемся в этом отеле, в этой постели? Это как первый день творенья. Новое начало мира. Теперь, обещаем мы друг другу, всё будет идти точно как задумано. Мы не съели ни одного яблока из свадебной корзины с фруктами. Когда змея, свернувшаяся в ванной вокруг душа, заговорила со мной, я тут же позвала горничную и Мисс Огайо, заклинательницу змей, чтобы пресмыкающееся убрали. Когда ты обнимаешь меня, я совсем не скучаю по дому. Ни капельки.

Мисс Аляска воскрешает мертвого. Потом это приводит к серьезным последствиям, но жюри принимает решение больше не допускать Мисс Техас на сцену. Такое впечатление, что она слишком давит на зрителей, слишком навязывает себя. Мисс Техас теряет и в судейских оценках, и в зрительских симпатиях.

Ты просишь меня надеть свадебное платье. Делаешь мне корону из фольги от шампанского и бумажных подстилочек для сиденья унитаза. Мы сидим на краю постели, ты болтаешь ногами, отважно их свесив, а я положила ноги тебе на колени. Если бы только у нас были хрустальные туфельки! На тебе пиджак от смокинга и мои стринги. Твои стринги. Надо было взять побольше белья — что если мы никогда не вернемся домой? Ты так крепко обнимаешь меня за шею, что я почти задыхаюсь. Твои пальцы пахнут мной, моим запахом.

Куда мы поедем отсюда? Как мы найдем дорогу домой? Надо было привезти оттуда камешков в карманах. Может быть, мы останемся здесь навсегда — в медовом месяце, на «медовой» постели. Будем жить, как короли и королевы, каждый день заказывать ужин в номер и вместе стареть.

На экране аквариум с водой уже заменили большим батутом. Мы бы тоже от такого не отказались. Появляется Мисс Канзас. Волосы заплетены в две косички, от ярко-красных туфелек у нас дух захватывает. Больше на ней нет ничего, ни клочка одежды. Никакая одежда ей не нужна. Мисс Канзас берется за рамку батута и встает на руки — две косички смотрят вниз, на батут, а каблучки туфелек прямо вверх. Она звонко щелкает ими и высоко подскакивает. Прыгает, прыгает, мелькая круглой грудью и попой, вращая руками, и вдруг начинает петь. Сильный задушевный голос держит ее в воздухе, ноги легко отталкиваются от тугого батута, будто она и вовсе не собирается приземляться.

Мы вдруг понимаем, что песня очень знакомая.

И потихоньку сползаем к краю кровати. Текут слезы. Судьи тоже, не стесняясь, плачут. Какая знакомая песня! Она что, звучала у нас на свадьбе? Мисс Канзас кувыркается в воздухе, обхватив колени руками, камнем падает на батут, снова взлетает и уже не опускается — воздух держит ее, как ты меня. Голая, словно лампочка, Мисс Канзас балансирует в воздухе, в жутком, зубодробительно звенящем воздухе. Мы хватаемся друг за друга. Поднимается ветер. Если тебе придется меня отпустить, не отпускай…

Жена диктатора живет в музее обуви. Когда музей открыт, она лежит в кровати на первом этаже, среди других экспонатов. У входа вы ее не видите, но слышите голос. Она рассказывает о муже.

— Клубнику очень любил есть. Я равнодушна к клубнике. Мне кажется, на вкус это всё равно что мертвечина. Скорее съем суп из камней, чем клубнику. Мы каждый день ужинали на великолепных тарелках. Не знаю, кто были их прежние хозяева. Я следила только за обувью.

Музей — настоящий лабиринт. Посетители идут по узким проходам, прижав локти к бокам, чтобы не задеть стекло. Голос пожилой женщины постепенно выводит их к центру зала, к ее кровати, окруженной со всех сторон высокими штабелями стеклянных коробок. В каждой — пара обуви. В кровати жена диктатора. Лежит, натянув одеяло до подбородка. Посетители останавливаются и рассматривают ее.

Она тоже рассматривает их — старая, дряхлая, никому не нужная. От этого взгляда посетителям становится не по себе. В нормальные музеи ходят посмотреть на экспонаты, и те, в свою очередь, не пялятся на вас. Жена диктатора вся в морщинах, как собака-шарпей. На голове черный парик, он ей мал. Вставная челюсть лежит в стакане рядом с кроватью. Жена диктатора вынимает ее и вставляет в рот.

Она будет смотреть на вашу обувь, пока вы тоже не опустите глаза, недоумевая, в чем дело — может, шнурок развязался?

Еще одна пожилая женщина, но уже не такая старая, продает входные билеты. По вторникам она протирает стеклянные витрины тряпкой из старого шелкового платья. «Сегодня вход свободный, смотрите сколько хотите», — приглашает она вас.

— Это моя обувь, — говорит жена диктатора посетителю, который остановился посмотреть на нее. Так обычно говорят «Это мои дети». У нее небольшой акцент, может быть, дефект прикуса. — На обувь редко обращают внимание, а стоило бы. Что будет с вашими ботинками, когда вы умрете? Какая обувь будет вам тогда нужна? Куда вам предстоит отправиться? Каждый раз, как мой муж кого-то казнил, я искала семью этого человека и просила пару его обуви. Иной раз и просить было не у кого. Мой муж был очень подозрителен.