Он вышел в переулок с другой стороны дома, вернулся на Садовую улицу, пересек ее и лишь на противоположном тротуаре, возле книжного магазина, остановился и обернулся.

Ветер дул в лицо, а снег лепил в глаза, и он вдруг вспомнил, как они встречались возле общежития, в котором она жила там, в Дельфинии, у центрального фонтана – гигантской лилии, с величественным шумом распустившейся в свете прожекторов; как сквозь искрящиеся разноцветные струи замечал ее, выходящую из своего дворца и идущую ему навстречу; вспомнил терпкое удушье цветов и жаркую свою радость.

«Там счастье!.. И мир там прекрасен! А здесь… Здесь все теперь чужое: дома, улицы… И люди здесь какие-то… угрюмые, безразличные, как будто согнутые ветром… Ну зачем?! Зачем мне достали эту проклятую путевку в этот чертов лагерь? Зачем я встретил ее там?!»

Дом был трехэтажный и невзрачный на вид. Он стоял на углу Садовой улицы и безымянного переулка, и пять его подъездов выходили во двор.

При дневном свете – особенно когда переставал лепить снег, а серое, нависшее небо вдруг точно раскалывалось и в образовавшуюся трещину проглядывала радужная синева и проскальзывали лучи солнца, – дом уже не казался ему таким убогим и мрачным.

«Это единственное, что у меня есть… Письма от нее приходят слишком редко, а к ее дому я могу прийти в любой момент».

Раньше он ездил в школу на автобусе, а теперь стал ходить пешком, чтобы, сделав крюк, пройти мимо ее дома. Иногда, к удивлению своих родителей, он отправлялся в школу натощак, а завтракал по дороге, в кафе-молочной на первом этаже ее дома со стороны улицы. Он брал себе всегда одно и то же: кофе с молоком, приторно сладкий, с жирными пенками, и жареную колбасу со стылой лапшой.

«Когда-нибудь, когда она окончит училище и вернется, я войду с ней в это кафе – в ее кафе-молочную – и, этак небрежно кивнув буфетчице, брошу через прилавок: „Мне как обычно, а сеньорита пусть сама выберет…“ Вот она удивится! Ни за что не напишу ей, что я теперь завтракаю в ее доме…»

Он наблюдал за посетителями кафе, постепенно различая среди них случайно зашедших и завсегдатаев. К последним он приглядывался особо, вспоминая те куцые сведения, которые ему удалось почерпнуть из ее рассказов о своих родных – отце, матери, младшей сестре, – и, составив таким образом некое подобие словесного портрета, «прикладывал» его к посетителям кафе-молочной.

«Да это же ее отец!.. Она говорила, что он художник… Ну точно! У него бородка, он слегка хромает. И руки у него всегда грязные, от красок, наверное…»

Но оказалось, что хромоногий мужчина с бородкой жил в другом доме, на другой улице.

«…С чего я взял, что ее отец должен завтракать в кафе-молочной…

Но он продолжал присматриваться к посетителям кафе, продолжал ошибаться и разочаровываться, пока однажды не приметил мужчину, совсем непохожего на художника, который в кафе-молочной никогда не завтракал, но несколько раз заходил туда и покупал у буфетчицы вареное мясо и сырые яйца; зато жил он в ее доме, во втором подъезде на первом этаже.

«Она же говорила, что живет на первом этаже… Ну и что! Можно быть художником и совсем непохожим на художника…»

Два дня он наблюдал за вторым подъездом, за его обитателями и все больше убеждался в том, что на этот раз не ошибся: мужчина, непохожий на художника, жил с женой и девочкой лет четырнадцати.

«Она говорила, что ее сестра учится в восьмом классе…»

Лиц девочки и ее матери он не смог разглядеть, так как наблюдал за подъездом издали, боясь привлечь к себе внимание.

А тут еще возле дома появился сердитого вида человек средних лет, который сперва расхаживал по двору, придирчиво его оглядывая, потом принялся расчищать середину двора от снега, освобождать от мусора и металлолома.

«Ничего! Когда-нибудь она приедет, и тогда… Я широко распахну перед ней дверь ее подъезда, войду в него, как к себе домой, никого не стыдясь».

Он смотрел из-за угла на человека, копошившегося во дворе, и вспоминал прощальный вечер в Дельфинии. Директор их спортивного лагеря «Дельфин» разрешил пригласить на танцы девушек из соседнего музыкального училища. И она пришла. Весь мир, казалось ему, был во власти безудержного, нескончаемого праздника, когда гулкий ливень вдруг обрушился на танцплощадку, оркестр перестал играть, а танцующие спрятались под навес. И только он и она не прервали танца, не остановились, не разъединили свои руки, не разлучили взгляды. И наверное, так заразителен был их странный танец, что вдруг заиграл оркестр – для них двоих, и их друзья стали один за другим выбегать из укрытия и присоединяться к ним, танцевавшим под проливным дождем. А скоро и дождь кончился… На следующее утро он уехал из Дельфинии в холодный городишко, заляпанный тусклыми пятнами фонарей.

«Зачем я уехал?! Ведь она там!.. И я до сих пор там, а не здесь! Нет меня здесь и уже не может быть!»

Дом был трехэтажный и невзрачный на вид. Он стоял на углу Садовой улицы и безымянного переулка. Со стороны улицы в нем помещалось кафе-молочная, а во втором подъезде на первом этаже с женой и дочерью жил мужчина, совсем непохожий на художника.

– Ну, чего стоишь?! – окликнул его сердитый человек.

Он вздрогнул, виновато улыбнулся и хотел уйти, но сердитый человек с лопатой в руках двинулся ему наперерез.

– Чего слоняться – помог бы лучше!

Он остановился в замешательстве.

– Помог бы, говорю, лучше, – повторил сердитый человек. – Каток будем делать для нашей детворы.

– Но я… Ведь я не живу здесь!..

– Ну и что такого!

Сердитый человек воткнул возле его ног лопату и вернулся на середину двора.

«Да ведь это как раз… Теперь и прятаться не надо!»

Он с таким рвением принялся за работу, сбросив пальто и скинув шапку, так усердно налегал на лопату, что сердитый человек удивленно косился на него и несколько раз хмыкнул и покачал головой.

«Если бы она видела меня сейчас! Вот бы удивилась, наверное!»

Они расчистили площадку для катка, утрамбовали сугробы по ее краям.

– А можно, я завтра тоже приду помогать? – спросил он у сердитого человека, когда они кончили работать.

– Завтра?! – Сердитый человек пристально глянул на него, потом пожал плечами. – Давай. Приходи завтра.

«Да нужен он мне, твой каток! Я и кататься не умею… Но зато теперь все просто: я помогаю делать каток для детей и целый день могу быть рядом с ее домом!»

На следующее утро – было воскресенье – они вместе залили площадку водой из шланга. Сердитый человек ушел, а он остался. То и дело во двор выходили люди, бросая на него удивленные взгляды, но он уже взглядов не стеснялся, от них не прятался, а подходил к площадке и по-хозяйски проверял, не замерзла ли вода и ровно ли замерзает.

Хлопнула дверь второго подъезда, и во двор вышли женщина с четырнадцатилетней девочкой. Они остановились, посмотрели сначала на каток, потом на него, переглянулись и вдруг заулыбались, а он едва удержался, чтобы не помахать им рукой.