– Ты их много убил?

– Я убивал только тогда, когда это было необходимо.

– А какие они, папа? Они похожи на Мими и на жену мистера Квейда?

Рурк улыбнулся, услышав слово «папа» и постарался отогнать страшные образы, вызванные разговорами об индейцах.

– Индейцы совсем не такие, как мы. Они одеваются в шкуры и перья, украшают себя бусами, летом ходят почти голыми. Но, тем не менее, это тоже люди, Хэнс. Их дети играют в куклы и плачут, когда падают. Они так же горюют, как и мы, когда случается что-нибудь плохое.

Рурк на мгновение содрогнулся, вспомнив Черного Медведя, выкрикивающего его имя, как боевой клич.

– А зачем же ты дрался с ними? – спросил Хэнс, с любопытством рассматривая задумавшегося отца.

– Потому что они воевали на стороне англичан.

– Ты выиграл драку?

Рурк нахмурился, подумав о признании полковника Кларка в их последнюю встречу:

– Думаю, что выиграл, сын.

Хэнс принялся теребить ремни седельной сумки.

– Ты мне что-нибудь привез?

Рурк улыбнулся.

– Немного можно привезти из тех диких краев, – сунув в сумку руку, он достал из нее круглую чашку и объяснил: – Индейцы едят из таких.

При виде отделанной хрусталем чаши глаза мальчика восхищенно заблестели.

Затем Рурк показал ожерелье из медвежьих клыков, украшение из перьев и пригоршню полированных агатов.

– А это подарки Гринлифам.

Хэнс тут же поставил чашку и, схватив ожерелье, громко заявил:

– Мое! Я хочу все!

Рурк знал, что жадность обычна для детей такого возраста, но и понимал, что лучше не уступать ей.

– Извини, парень, – мягко сказал он. – По одному подарку каждому из вас. Завтра мы с тобой отправимся к Гринлифам, и ты поможешь мне раздать их.

Но Хэнс соскочил с отцовских колен, вцепился в сумку и кричал, топая ногой:

– Нет! Мое!

Рурк поднялся со стула:

– Пожалуйста, Хэнс.

– Гринлифы не сыновья тебе! Я – твой сын! Я могу делать с подарками все, что хочу! – продолжал вопить Хэнс, вне себя от ярости.

Неожиданно мальчик изо всех сил швырнул ожерелье в камин; тесьма порвалась, клыки рассыпались по полу.

– Оно было моим, – упрямо пробормотал Хэнс.

Рурк сжал губы, стараясь не высказывать ни гнева, ни удивления этой выходкой сына. Он нагнулся и начал собирать ожерелье.

– Раз ты рассыпал ожерелье Филиппа, – спокойно объяснил Рурк, – придется подарить ему твою чашу.

– Нет! – снова закричал Хэнс, бросаясь на отца с красным от ярости лицом. – Я ненавижу тебя! Зачем ты вернулся!

Мальчик потянулся за чашей, но Рурк отстранил его.

– Я отдам ее Филиппу, Хэнс, и если замечу, что ты попытаешься отобрать подарки, то сделаю то, что должен был сделать несколько минут назад: хорошенько тебя отшлепать. А теперь, почему бы тебе не собрать клыки? Мы постараемся снова нанизать их.

– Нет, – упрямо проговорил Хэнс и с угрюмым видом отвернулся.

Когда мальчик выходил из комнаты, Рурк снова услышал:

– Мое! – но на сей раз совершенно проигнорировал это.

Да, Хэнсу необходимо время, чтобы привыкнуть к тому, что в доме появился отец. Но Рурк вовсе не собирался потакать прихотям сына. Он уже понял, что мальчик нуждается в гораздо большем, чем просто воспитание.

Бочки с табаком неуклюже перекатывались по дороге к реке, поднимая за собой красно-коричневую пыль. Их гнали к пристани сыновья Джошуа Гринлифа. Деревенские жители с удивлением поглядывали на бочки, качая головами и восхищаясь их количеством. А Женевьева буквально светилась от гордости – это был их лучший урожай.

– В Дэнсез Медоу все еще не могут привыкнуть к твоим успехам, – улыбаясь Женевьеве, сказал Рурк. – Всего несколько лет назад никто бы не поверил, что женщина и бывший раб смогут вырастить что-нибудь, кроме репы.

Пока они смеялись, мимо проплыла Нел Вингфилд, демонстрируя невероятных размеров новую шляпу.

– А у тебя вырос неплохой табачок, Женевьева, – заявила она. – Генри будет очень доволен.

Лицо Женевьевы сразу помрачнело. Генри Пиггот, действительно, с удовольствием узнает об изобилии ее фермы. Несмотря на то, что он отсутствовал но время войны, девушка не сомневалась, что Нел держала его в курсе всех событий в Дэнсез Медоу. Женевьева жила в постоянном страхе, что Пиггот вот-вот вновь объявится в их краях.

Тем временем, Хэнс, восседая на плечах отца, сорвал со шляпы Нел искусственную виноградинку.

– Посмотри, папочка, – со смехом показал он. – Она же не настоящая! А я-то думал, почему это птицы ее не клюют?

– Ну-ка, отдай, разбойник! – обиделась Нел и потянулась к мальчику.

– Нет! – веселился Хэнс, с необычайной ловкостью сползая на землю. – На твой старой страшной шляпе и так целый компот!

– Хэнс!

Рурк бросился вслед за ребенком, изо всех сил пытаясь спрятать улыбку.

Нел сердито посмотрела им вслед.

– Невозможный ребенок! – фыркнула она. – Не мешало бы его хорошенько отшлепать. Странно, что такой человек, как Рурк, терпит подобные манеры, – прищурившись, Нел наблюдала за тем, как Рурк пытался отнять у сына виноградинку. – Хотя, – продолжила она, – трудно упрекать Рурка в недостатках этого ребенка.

Женевьева бросила на нее предостерегающий взгляд:

– Замолчи, Нел. Слышишь, никогда не смей говорить об этом. Если ты когда-нибудь скажешь хоть слово, то, клянусь, пожалеешь!

В этот момент Хэнс шлепнул Рурка рукой по ноге и, вырвавшись, с индейским кличем побежал к реке.

– Кровь все равно возьмет свое, Женевьева, – хитро продолжила Нел и откровенно улыбнулась Рурку, когда тот отдавал ей виноградинку.

Нел уже собиралась уходить, но, вспомнив о чем-то, подала Женевьеве сложенный лист бумаги.

– Прочитай мне это, – попросила она. – Почерк слишком неразборчив. Я не хочу утруждать глаза.

Надев очки, Женевьева спрятала улыбку: Нел с трудом могла прочитать даже свое имя. Она внимательно посмотрела на листок и сказала:

– Это от человека по имени Дезмонт Слоут.

– Партнер Генри, британский чиновник, занимающийся закупками, – пояснила Нел.

Но Женевьева уже не слышала этого. Она без сил оперлась на Рурка и с трудом дышала от изумления.

– Генри Пиггот мертв, – наконец выдохнула девушка, глядя на письмо. – Убит на ферме около Фэрфилда.