– Все может быть, – глухо откликнулся Родован. – Но у человека, открыто бросающего вызов Аттиле, должно быть железное сердце.

– Я знаю такого человека, – спокойно сказал римлянин.

– И кто же он? – резко повернулся к нему гепид.

– Княжич Меровой.

Родован молчал так долго, что Аэцию стало не по себе. Казалось, гепид так и уйдет с крыльца, ничего не сказав старому знакомому на прощанье, но в дверях терема князь все-таки обернулся и бросил через плечо:

– Никогда не произноси этого имени, сын Сара, особенно в присутствии Аттилы, иначе не сносить тебе головы.

Аттила покинул Дубровец на рассвете. Кагана сопровождала пышная свита в две сотни самых родовитых мужей и дружина в три тысячи мечников. Могло создаться впечатление, что каган отправился в поход, и, в общем, это впечатление не было обманчивым. Моравы поначалу, в отличие от карпов и гепидов, выступили на стороне сыновей покойного кагана Ругилы, а после их гибели переметнулись в стан Бледы. В любом случае Аттила не мог рассчитывать на гостеприимство с их стороны. Особенно после убийства кудесника Велегаста, в котором очень многие венеды винили именно кагана. И если такой слух распространился среди ближников Аттилы, то можно себе представить, что говорили о внуке Баламбера его враги. Впрочем, каган не собирался углубляться в землю моравов, а уж тем более разорять ее. Аттилу интересовал лишь город Девин, расположенный на самом краю Моравии, в местности горной и малодоступной для вражеских войск. Говорят, что Девин только однажды за все время своего существования подвергся осаде. Верховный правитель готов, обиженный невниманием богини, а точнее, ее жриц, привел под каменные стены города многочисленную рать. Девин он не взял, но своего добился. Богиня Лада признала его ярманом. С этим именем он и ушел из этого мира в небытие. Похоже, Аттила решил последовать примеру гордого Германареха и если не силой воздействовать на кудесницу Владу, то, во всяком случае, дать ей понять, что такой поворот событий вполне возможен. В свите кагана об этом говорили не таясь. И не таясь ругали кагана Бледу, который, по слухам, делал все от него зависящее, чтобы его брат не стал ярманом. Сам Бледа на это звание претендовать не мог, его мать, происходившая из знатного гуннского рода, не пожелала склонить голову перед венедской богиней. Теперь ее упрямство выходило сыну боком. Как бы ни относились венедские вожди к Аттиле, как бы ни проклинали его за смерть Мечидрага и Светозара, но если богиня скажет свое веское слово, то им придется последовать за избранным ею ярманом.

– Так Меровой жив? – шепотом спросил Аэций у гана Тудислава, с которым сдружился в последние дни. Тудислав был венедом, но его дед связал свою судьбу с гуннами еще в ту пору, когда они кочевали по берегам реки Ра. Что это за река и где она находится, не знали ни Аэций, ни Тудислав, родившийся, к слову, на берегах Дуная. Тудиславу недавно исполнилось двадцать пять лет, и внимание зрелого мужа, да еще и римского патрикия, ему льстило.

– Его не нашли среди убитых, – также шепотом отозвался Тудислав. – Впрочем, тело кудесника Велегаста тоже не удалось обнаружить. Говорят, что небесные девы вознесли Велегаста на гору Меру, минуя погребальный костер. Возможно, такая же честь была оказана богами и внуку ярмана Гвидона.

Аэций симпатизировал младшему сыну франкского князя Кладовлада, хотя и полагал, что юноша недолго протянет на этом свете. Уж слишком могущественными были его враги, и слишком многого ждали от него сами франки. Чудесное зачатие Меровоя, в которое верили если не все, то многие, сразу же вознесло младшего сына Кладовлада над другими людьми. Но кто высоко вознесся, тому больнее падать. По мнению Аэция, которое он, впрочем, не собирался никому навязывать, Меровой был хоть и даровитым, но самым обычным юношей. А потому ноша, которую взвалили ему на плечи честолюбивый дед и легкомысленная мать, рано или поздно раздавит его. И уж тем более Меровою не следовало ввязываться в спор с каганом Аттилой. Слишком уж неравными были силы. Гунны в любой момент могли выставить двести тысяч испытанных бойцов. А франки – от силы пятьдесят тысяч. Да и то если очень постараются. Немудрено, что умный князь Кладовлад отказал в поддержке кудеснику Велегасту. И даже более того, прислал к кагану своего старшего сына Кладовоя с заверениями в вечной дружбе. Сейчас Кладовой, рослый светловолосый франк лет сорока, ехал по правую руку от кагана Аттилы и о чем-то мирно беседовал с ним. У Аэция не было никаких сомнений в том, что эти люди между собой договорятся. И этот их договор обернется для княжича Меровоя, лишившегося своей главной поддержки в лице кудесника Велегаста, смертным приговором. В свое время сиятельный Сар, отец Аэция, будучи префектом Галлии, сумел найти общий язык и с князем Кладовладом, и с княжичем Кладовоем. С последним он подружился, и княжич даже назвал своего младшего сына в честь римского патрикия. В последний раз Аэций видел малолетнего Сара год тому назад. И от души пожелал ему более легкой дороги, чем та, что выпала на долю его тезки.

Девин внушал уважение любому, кто хоть однажды подступал под его высокие стены, сложенные из огромных камней. Если верить древним преданиям, то этот город был построен много веков тому назад великанами-волотами по приказу самой богини. Аэций в предания не верил, но все же вынужден был признать, что громоздить друг на друга камни такой чудовищной величины нормальным людям не под силу. Девин уступал размерами не только римским, но и многим венедским городам. Но он был, пожалуй, единственным в мире городом, который населяли только женщины. Взрослый мужчина не имел права находиться за его стенами более суток. Если он нарушал этот древний закон, наказание следовало незамедлительно. Исключение делалось только для кудесников и волхвов самого высокого посвящения. Вооруженные мечами и копьями жрицы бдительно охраняли покой своей богини. Никто не знал точного числа стражниц Лады, но, по слухам, их было никак не меньше пяти тысяч.

Ворота Девина распахнулись перед каганом Аттилой и его свитой. Три тысячи дружинников кагана вынуждены были раскинуть свой стан у городского рва. Аэций, как и все прочие вожди, поднес перстень к лицу бдительной стражницы, стоящей на приступке у ворот, и получил от нее благосклонное:

– Ступай.

В город богини Лады и сам Аттила, и благородные мужи, его сопровождавшие, входили пешими. Так было заведено с давних времен, и никто, похоже, не собирался менять укоренившийся обычай даже ради всесильного повелителя гуннов. Впрочем, сам Аттила на подобную честь и не претендовал. Ему достаточно было и того, что он первым ступил на священные плиты храма Великой Матери всех богов и первым заглянул в глаза рослой женщины, облаченной в белый свадебный наряд. Это была кудесница Влада, как успел шепнуть на ухо Аэцию князь Родован. Из-за сгустившихся сумерек патрикий не сумел разглядеть лица женщины, но фигура у нее была безупречной, и этого не могла скрыть даже длинная, до пят туника.

Князь Родован сдержал слово, данное Литорию от имени кагана Аттилы. Сиятельная Плацидия вернула опальному патрикию не только земли, но и звание магистра пехоты, дарованное ему еще императором Гонорием. Литорий возликовал душою, но бросаться с головой в омут большой игры не торопился. Десять лет жизни в изгнании не прошли для него даром. Он растерял все свои связи. Из его прежних друзей и знакомых в вихре гражданских войн, бушевавших в империи, уцелел только сенатор Рутилий Намициан. К нему Литорий и направил свои стопы, дабы получить необходимые сведения о людях, окружавших императрицу и ее юного сына божественного Валентиниана.