Настройка мозга, главного штаба, отвечающего за нормальную работу всего тела, была достаточно трудоемким делом, которому мешала эта тупая боль в голове. Наконец Максиму удалось сосредоточиться, начав «диктовать» внятные приказы по определенной схеме, знакомой любому жителю Земли еще со школьной скамьи. Каждая формула, услышь ее человек непосвященный, прозвучала бы для него откровенной тарабарщиной, набором ничего не значащих слов, но лишь такая и никакая другая комбинация звуков способна была заставить каждый орган, каждую его клеточку начать освобождаться от ненужного хлама и приводить себя в порядок.

Максим закончил отдавать «приказы» и вскоре почувствовал, что приложенные усилия постепенно приносят свои положительные плоды. Вначале на лбу выступила обильная испарина, которая затем распространилась по всему телу. Организм начал сам бороться с накопившейся в нем гадостью, выводя ее прочь.

Максим с трудом дотянулся до висевшего в изголовье полотенца, отер им лицо и бессильно уронил руку. Он чувствовал, что температура уже подходит к критической, но опасности в этом не было, хотя потеря сознания в такой ситуации была вполне возможна. Не наговорить бы в бреду чего лишнего на своем родном языке. И хотя он в палате находился в гордом одиночестве, необходимо учитывать всякие неожиданности. Надеяться на то, что приветливая и добродушная с виду медсестра не является секретным осведомителем, и не донесет «куда надо», если услышит нечто подозрительное, было бы верхом беспечности.

Борясь с подступающим приступом сонливости, Максим из последних сил постарался заблокировать центры, отвечающие за разговорную речь, и лишь после этого провалился в глубокий сон.

Время, проведенное в этой яме, не прошло даром. Когда Максим проснулся, за окном стояла уже глубокая ночь. Бокс освещался лишь тусклым светом ночника, позволявшим рассмотреть лишь очертания отдельных предметов. Страшно хотелось пить. Оно и не удивительно – организм потерял столько влаги, что простыня и подушка были, хоть выжимай.

Максим спустил ноги на пол, взял стоявший на тумбочке графин и принялся пить прямо из горлышка. Успокоился он только после того, когда осушил емкость до последней капли.

– Уф, хорошо! – пробормотал Максим, потягиваясь. Теперь он не чувствовал никакой боли, тело вновь было полно энергии и сил. Хоть сейчас можно рвануть на десять тысяч, да к тому же, поставить личный рекорд.

Максим присел на кровати, и начал сматывать с себя бинты, которыми его густо опутали врачи в местах ожогов. Кожа восстановилась полностью и приобретала свой естественный розовый цвет.

Спать больше не хотелось, и Максим решил выйти на улицу, подышать свежим ночным воздухом. Он натянул тесную больничную пижаму, висевшую на спинке кровати, вышел в коридор, и спустился по лестнице на первый этаж. Здесь за столиком дремал преклонных лет медбрат. Максим не хотел его будить, надеясь выйти незаметно и тихо, однако этого ему не удалось сделать – решетчатая дверь, ведущая к выходу, оказалась запертой.

– Слышь, служивый, – обратился он к ветерану медицинского фронта, легонько похлопав его по плечу. – Отопри калитку, я хочу на свежий воздух выйти.

Медбрат встрепенулся, внимательно посмотрел на разбудившего его человека и, узнав, внезапно переменился в лице.

– Куда вы, господин барон! – воскликнул он, вскакивая со стула и махая руками так, как будто увидел приведение. – Вам же нельзя, у вас же ожоги, вы же при смерти.

– Какие ожоги, ты в своем уме, – рассмеялся Максим. – На, смотри!

Он расстегнул пижаму, обнажая молодое красивое тело.

– Ну, где ты видишь тут хоть одно обожженное пятнышко.

Медбрат осторожно, дабы не оскорбить достоинство стоявшего перед ним дворянина, дотронулся указательным пальцем до Максимовой груди. Некоторое время он пребывал в недоумении.

– Ужели такое возможно, – наконец вымолвил он. – Ведь третьего дня я самолично принимал вас, а потом еще помогал бинтовать. Чудеса, да и только.

– Убедился? – Максим застегнул пижаму. – Я вовсе не призрак, а живой и здоровый. Такое, порой, возможно. Ладно, хватит удивляться, открывай ворота.

Медбрат с некоторым сомнением полез в карман и вытащил из него связку ключей.

– А чего вам на улицу понадобилось? – не то, спрашивая, не то, осуждая, пробормотал он. – Ночь на дворе, мало ли чего там произойти может. Спали бы у себя в боксе как все нормальные больные, так нет же…

– Я же сказал уже – воздухом хочу подышать. Душно в боксе.

Медбрат открыл дверь, пропуская Максима.

– Да, отец, – сказал он, проходя к выходу. – Я проголодался жутко. Так что, ты уж будь так добер, расстарайся, пошуруй там насчет пожевать. Если молочка найдешь, тащи, и моя благодарность не будет знать границ. Я далеко уходить не стану, на скамейке посижу.

Оставшись один, санитар не стал торопиться выполнять порученную просьбу. Первым делом он снял телефонную трубку, набрал номер, и когда на том конце ответили, сказал:

– Это Маллиш, санитар из госпиталя. Вы просили позвонить, если что случится.

– А что у вас произошло? – вопросил, позевывая голос в трубке.

– Только что господин барон спустился на первый этаж, попросился на улицу подышать свежим воздухом, а так же, вынести ему поесть.

– Как ты говоришь, – с недоумением произнес голос в трубке. – Спустился вниз! А кто же ему помогал?

– Никто не помогал. Они самостоятельно спустились. Самое поразительное, господин барон двигался столь легко, что я было, грешным делом, подумал: преставился он у себя наверху в боксе, а мне явилось бестелесное привидение.

– То есть, ты хочешь сказать, что он шел без затруднений… Он что же, выходит, выздоровел? Но у него же обширные ожоги…

– Нету у него никаких ожогов. Кожа, как новенькая, розовая, словно бы у младенца, даже красноты нездоровой не видно.

– Хорошо, – произнес голос после некоторой паузы. – Твое рвение не останется без внимания. Продолжай за ним присматривать, и позднее доложишь обо всем. Обещанная награда – за мной.

Санитар положил трубку на рычаг, и лишь после этого отправился на кухню, набрал там в тарелку каши из котла, прихватил бутыль молока и добрый ломоть хлеба. Поставив все это на поднос, он пошел на улицу.

Он ожидал найти Турренсока мирно сидящим на скамейке, но ошибся. Увиденное поразило санитара настолько, что он замер, не в силах двигаться дальше. «Больной», которому по идее надлежало еще не один день лежать в боксе обездвиженным, таковым быть не желал, и в приличном темпе «нарезал» круги вокруг большой клумбы. Оглянувшись на скрип дверей, он остановился и, голосом лишенным какой-либо одышки, крикнул:

– А, это ты! Ну, как, нашел чего-нибудь? Поставь там, на скамейке, я сейчас закончу и подойду.

Санитар сделал то, что ему было велено, и почтительно замер, наблюдая, как Турренсок от бега перешел к выполнению силовых упражнений.