Я нашла на полу, под скамьей, скомканную банковскую выписку – отлично, нужно проследить, куда Радевич переводит деньги, и откуда деньги поступают ему. Возможно, тут будет какая-то зацепка!

В ящичке под штурвалом обнаружился старый мобильник – совсем древний, еще с кнопками – и на всякий случай сунула его в корзинку со своими вещами. Может, удастся восстановить его память и что-то оттуда вытащить?

Когда я влезла в систему управления катером и копировала на флешку gps-координаты его перемещений за последние полгода, на палубе вдруг раздался шум, и голос Олега окликнул меня:

– Алина! Алина, ты где?

И вдруг мне почему-то пришло в голову, что сейчас он мог бы убить меня.

Если бы он действительно был в чем-то замешан, если бы подозревал, что я сблизилась с ним не случайно…

Мне думалось, что это я веду на него охоту, но ведь могло быть и наоборот. Он подпустил меня поближе – и наблюдал, изучал, с исполненной превосходства усмешкой следил за моими потугами обвести его вокруг пальца. А вот теперь заманил сюда, в открытое море, где нет ни одного живого человека в радиусе пары километров. Сейчас он войдет, окончательно убедится, что не ошибся, что его подозрения оправдались, усмехнется – и свернет мне шею. Ему это будет легко, у него такие большие, сильные, красивые руки. А дальше уже дело техники: затолкать сигнальную ракету в бензобак, спрыгнуть с борта, отплыть подальше от катера и наслаждаться зрелищем взрыва. Будет очень красиво – багряно-оранжевый столб огня на фоне синего неба!

Никто никогда в жизни не докажет, что Олег сделал это намеренно. Несчастный случай. Известная певица погибла во время взрыва катера.

А Радевич, отброшенный взрывной волной, выжил.

Просто повезло.

– Алина! – снова позвал он.

Я закончила копирование, отключила систему управления и сжала флешку с данными в руке.

Олег заглянул в каюту, и я успела лишь за секунду до этого рухнуть на лавку и сейчас делала вид, что пытаюсь подняться с нее, неуверенно оглядываясь по сторонам. Он быстро шагнул ко мне и обхватил мокрыми ладонями голову.

Ну, вот, он догадался.

Я задержала дыхание…

– Что с тобой? – встревоженно спросил Олег. – Голову напекло?

Он наклонился и прижался губами к моему лбу. Потом с досадой скривился:

– Черт, я холодный после моря: не могу понять, есть ли температура. Как ты себя чувствуешь? Голова кружится?

– Ага, – слабо прошептала я, тем временем заталкивая флешку под плоскую подушку, лежавшую на лавке.

– Так. Ясно.

Он отпустил меня, вышел из каюты. Я слышала, как он ходит по палубе. Затем вернулся и положил мне на голову мокрое полотенце.

– Так лучше? – скупо спросил он. – Продержишься?

– Конечно. Спасибо, – страдальчески прошелестела я.

– Хорошо. Едем на берег, – коротко сообщил он и тут же встал к рулю.

Я смотрела в его широкую, сильную, надежную спину. Как он управляет катером – собранный, уверенный, ничем не выказывающий беспокойства. Стремится как можно скорее помочь, без фальшивых охов и ахов, без сопливого сочувствия…

В груди у меня что-то тяжело, неловко, ржаво ворочалось, скрипело. Было выматывающе больно.

Господи, надо же было так вляпаться!

Я откинулась на подушку и прикрыла глаза.

Мне нужно было придумать, как объяснить Радевичу: как это к вечеру я настолько приду в себя, что в состоянии буду отработать концерт.

Я так и не узнала, что нужно искать.

Володя не давал четкой информации, лишь требовал, чтобы я поддерживала тесную связь с Радевичем, присматривалась ко всему и немедленно сообщала обо всем подозрительном. По выражению его лица во время наших коротких встреч я догадывалась, что и сам он пока ничего не нашел. Что, прослушав все записи разговоров, просмотрев электронную почту, проверив банковские счета и документы, он все так же далек от разгадки этого задания, как и я.

И оттого злится и нервничает.

– Продолжай действовать, – твердил он. – Радевич привязан к тебе, он тебе доверяет. Это хорошо.

Это хорошо…

Однажды у неизменной домашней помощницы Радевича Лали случилось что-то в семье, и она отпросилась на несколько дней.

Олег впервые увидел, как я готовлю. Вошел на кухню и замер, наблюдая, как я ссыпала в глубокую сковороду мелко порезанное мясо с овощами.

– Ты умеешь готовить? – изумился он.

– Боже, Олег, ты каждый раз так удивляешься, когда оказывается, что я обычный человек, – рассмеялась я. – Конечно же, я умею готовить. Что здесь такого?

– Не знаю, – пожал плечами он. – Как-то не вяжется с тобой… Где ты научилась?

Мне хотелось рассказать ему про Бейрут. Как мы с Володей застряли там однажды на полтора месяца. Сидели в какой-то грязной гребаной конуре, ожидая приказа, которого все не было и не было. И как там от скуки Володя обучил меня кулинарным премудростям. Я оказалась на редкость бездарной ученицей – все сжигала, пересаливала, просыпала. А когда приказ, наконец, был получен, я не могла держать оружие: у меня до волдырей был обожжен указательный палец. Но тогда все получилось, в конце концов. Операция была завершена, а я вернулась из Бейрута опытной кулинаркой.

– Да так, везде понемногу, – отозвалась я. – Знаешь, я люблю готовить. Это успокаивает. Когда, например, нервничаешь перед выходом на сцену.

– Неужели ты до сих пор нервничаешь? После стольких лет? – недоверчиво протянул он. – Не привыкла?

– К этому, наверно, нельзя привыкнуть, – протянула я. – Вот ты… Ты же не станешь утверждать, что за годы службы привык к войне? Что тебе не страшно под пулями? Или…

Он задумчиво обхватил ладонью подбородок, побарабанил кончиками пальцев по скуле.

И наконец ответил:

– Это немного другое. Под пулями, конечно, страшно. Но в то же время там присутствует азарт, адреналин. Все кажется немного нереальным, а сам ты – бессмертным. Другое дело – ответственность за других…

Он прошелся по кухне, достал из шкафчика пузатую бутылку виски и два стакана. Плеснул мне и себе.

– Здесь страшнее, потому что если ты примешь неправильное решение, пострадают люди. Люди, которые тебе доверяют, которые слушаются твоего приказа беспрекословно. Но если ты будешь бояться, сомневаться, они пострадают с еще большей вероятностью. Поэтому я однажды решил для себя: «Делай, что должно, и будь что будет». Я просто делаю то, что считаю правильным. И от этого мне спокойно.

– Какой-то древний китайский мудрец сказал, – подхватила я, – что человек, идущий по пусти света, не испытывает ни боли, ни сомнений. Все наши терзания начинаются лишь тогда, когда мы сами знаем, что поступаем неправильно.