Да и придрались бы: «Ты зачем опять с иностранцами по-английски говорил, сволочь!»

Пожелание испанки запомнилось и приятно. Да она и похожа на гадалку, юбки у нее как у цыганки. Конечно, мог бы быть счастливым!

Известно, что американец Адамс советовал нашему адмиралу произвести в офицеры Сизова, Букреева и Маслова. Сизов – марсовый на корабле, а на берегу – на все руки. Ему давались и знания. На корабле в свободное время решал, бывало, задачки по математике, изучил навигацию, за годы плаваний заговорил по-английски, быстро запоминал слова, мог читать.

«Смотри сам и учись!» – советовали ему старые матросы. Но учить Петруху, как японцев, никто не захочет. «А зачем тебе? Ты же не японец! Делай сам!»

Да, матрос бравый, и все думают, что Петруха недоволен службой. Но тут дела похуже. Вот так получилось! Мало ли что бывает у матроса. Ушел в море – и забыл! И с ним бывало! Всех и не упомнишь! А тут его подцепили, задели, даром не проходит! Петрухе, может, еще и не выбраться. Кажется, и без вины, а кругом виноват. Его выследили японцы и так запутали, что задумаешься! Хорошо, что еще есть характер и вида товарищам не подаешь. К тому же задела его сердце японка, и он ходит, как олень-подранок. Девушка оказалась славная. Жаль ее[38].

Знакомый шпион Иосида, служивший при постройке шхуны, потихоньку на днях сказал Сизову, что за ним строго присматривают, всем известно, что от него забеременела японская девушка, могут быть неприятности, надо оставаться осторожным, ожидать нападения мастеров сабельных ударов. Значит, могут зарубить?

Простодушный Сизов готов был поверить и огорчился не столько за себя, как за Фуми. Ее скорей могли погубить, чем его. А где она, что с ней – он не знает. Где-то здесь, в Симода. Но отлучаться строго запрещено, нечего и думать, чтобы повидаться.

Заиграли дудочки, госпожа Вард вышла с пылающим лицом. Флегматичные белобрысые верзилы бурно затанцевали вокруг вьющейся среди них жены старого капитана. Она не умела танцевать, но, одаренная от природы грацией, импровизировала, чувствуя, что не в силах удержаться...

– Ко-ко... – прокудахтал Вард, но его счастливая улыбка принимала легкий привкус кислоты.

– А я бухнул, что люблю ее, – слышался в саду чей-то голос. – И, конечно, полное фиаско. Возмущенный отказ...

Адмирал уже давно покинул бал. Он истово помолился и спал в ожидании, что завтра нагрянет гроза, из Эдо явятся чиновники прежде, чем он уйдет на «Кароляйн». Он и во сне готовился к сопротивлению и придумывал ответы, зная по опыту, что с японцами все доказательства окажутся негодными, в тупик они всегда умеют поставить и сами влезут.

Шум и крики слышались в комнатах. Предутренний ветерок заполоскал гардины. Еще вчера говорили: «Не кощунство ли бал в храме?» – «Они буддисты, все прощают и позволяют!» – отвечал Посьет. «А вот по улице нельзя пройти».

...Тихо замерцала серебристая предрассветная мгла.

запел матросский хор песню, похожую на марш.

– Так целуются у вас? – спросила Сиомара. – Я покажу тебе, как у нас целуются в Тринидаде!

За баней боцман с «Кароляйн» выплюнул два зуба. Все лицо его в крови. Боцману Черному умелым ударом напрочь снесено ухо. Удивленные матросы заставили американца разжать кулак. Но на ладони ничего не оказалось.

– Успел выбросить, сволочь! – неуверенно говорили секунданты Черного.

– Он не кулаком, а монетой! – сказал Серега Граматеев. – Зажал ее в кулак, как катерининский гривенник!

Прокопий Смирнов, ночью рубивший дрова и топивший печь на кухне, пробился вперед.

– Ты, сволочь, долларом! – яростно хрипел он, брызгая слюной.

Американцы не понимали и недоуменно сторонились от потока брызг.

– Эх, вы!

Избить врага боцмана Черного, мытарившего матросов, Прокопий желал бы сам, а не предоставлять этой чести и удовольствия другому... Какие выискались заступники!

Теплей становилось по мере того, как Кавадзи на пути в Симода шел на юг. В пятьдесят шесть лет еще ничем не отличаешься от двадцатилетнего, легко идешь пешком от столицы Эдо по горам, поднимаешься на перевал Хаконе и спускаешься вниз, к морю, и лишь изредка отдыхаешь в просторном каго[39].

Кавадзи послан со срочным поручением правительства. Перед отъездом его принял шогун и опять одарил. Халатами и на этот раз; большая честь! Сознаешь свое высокое назначение и ответственность.

В долинах все цветет давно. Пылко чувствуешь наступление роскошной весны и приободряешься, как в лучшие молодые годы.

На карте у Путятина показано, как к острию полуострова Идзу из китайских морей идет теплое течение. Конечно, и раньше известно было, что к Идзу идет и идет от века теплая южная вода, поэтому полуостров большую часть года похож на цветущий сад. Чувствуя прилив сил, Кавадзи шагает в гору, а его пустой, богатый паланкин высшего правительственного чиновника несут полуголые крестьяне, обязанные исполнять казенные повинности. Подложив подушечки на сбитые и растертые плечи, они терпеливо спешат. Пустое каго тяжелей седока.

Эта нарядная клетка – как грузило, висящее на каждом вельможе. Впереди и позади ползет нескончаемой вереницей целый поезд из чиновников, личных подданных Кавадзи, его слуг, а также из пеших и конных самураев почетной охраны.

Впереди двое воинов несут значки на древках. Следом за Кавадзи идет самурай с мечом, другой несет веер, третий шляпу, четвертый – портфель, дальше – плетеные коробки с бельем, обувью и халатами, сменными и парадными.

Вместе с Кавадзи едет знатный князь Мидзуно Чикугу но ками, ныне известный тем, что заключил договор с Англией в прошлом году, бывший губернатор Нагасаки, начинавший там дипломатическую карьеру. Теперь назначен, по сути, в подмогу Кавадзи, формально на равных с ним правах, но как князь с большим весом и значением в глазах чиновничества и с правом шествовать со своим поездом впереди. Для разрешения сложных дел с иностранцами в Симода. У князя свои воины, свои слуги.

– На колени! На колени! – кричат самураи всем встречным.

Мидзуно Чикугу но – даймио. А Кавадзи – чиновник, выслужившийся из мелких и голодных самураев. Но Кавадзи душа всех делегаций и главный участник всех переговоров, в которые вступает Япония. Он подписал трактат с Путятиным, он проверял японо-американский договор и настоял, при его ратификации, когда американцы стали грозить, подозревая обман, чтобы они согласились со всеми требованиями японцев. Правительство посылает его туда, где трудней. На него надеются. Но он не даймио! Так верно оберегаешь строй, при котором считаешься второстепенным человеком! При этом канцлер и члены горочью ему покровительствуют. Всеми признано, что Кавадзи умнейший и наиболее смелый и талантливый из государственных деятелей. Но сам он поэтому-то и не может быть в горочью – верховном тайном совете государства из пяти высших вельмож, близких шогуну. Мягкий, переменчивый властитель любит развлечения, не очень здоровый, может умереть внезапно – им недовольны многие родственники и близкие. Действует по советам гениального канцлера Абэ, которому тридцать семь лет; как считается, умело и решительно управляет. Но шогун остается шогуном. Название шогун, как приходилось признаться Путятину, «военачальник для подавления варваров». Родоначальники шогунов семьи Токугава были главнокомандующие армией, узурпировали власть, отняли ее у тенно и сделали наследственной. Так и прежде бывало в истории. Семья Токугава разрослась. Теперь многие потомки обленились, немало родится глупых, хотя есть мудрые и храбрые.