Рана не была серьезной: пуля прошла через мягкие ткани икры правой ноги, разорвав хрящи и вызвав обильное кровотечение, однако кость осталась незадетой. Когда Пола увезли от его людей, он почувствовал себя самозванцем, присвоившим себе медаль «Пурпурное сердце».[51]Лежа на больничной койке, трудно было поверить, что где-то там, в пустыне и в горах, люди продолжали стрелять друг в друга. Ранение могло оказаться гораздо более тяжелым. Его могли убить. Но теперь он мог позволить себе отдаться мыслям, которые решительно гнал прочь, пока командовал своими людьми.

Черт побери, а чем они занимались? Пол вступил в ряды «Минитменов» в Индиане. Поляк по национальности, американец в третьем поколении, он устал объяснять разницу между законными и нелегальными иммигрантами. Разумеется, он обеими руками выступал за легальную иммиграцию. Именно так прибыли в страну родители его родителей. А сейчас ему говорили, что поляки прилетают в Нью-Йорк без документов, работают в стране год-два, после чего увозят деньги в Польшу. Польские «мокрые спины».[52]Но кому какое дело, черт возьми, до них или до латиноамериканцев, день за днем приезжающих в страну целыми грузовиками?

Как только началась стрельба, все подобные мысли стали непозволительной роскошью. Задача заключалась в том, чтобы надежно перекрыть границу. Что и сделали «Минитмены» Пола, по крайней мере на протяжении сотни миль. Но разве можно перекрыть лишь один участок границы и утверждать, что она на замке? Через год Пол уже возглавлял отряд. Не все могли позволить себе полностью отдаться делу, но Пол мог. Ему было двадцать восемь лет, неженатый, он по-прежнему жил со своими родителями, если не находился в полевом лагере. Отец считал его сумасшедшим.

— Зачем нам нужна национальная гвардия? Зачем нам нужна армия, ради всего святого?

— Ты хочешь, чтобы я пошел в армию?

— Ни в коем случае, черт побери!

Это означало бы Ближний Восток, где вооруженное противостояние порождало все новых героев, однако смысл его понять было трудно. В сравнении с этим заслон на пути нелегальных иммигрантов казался простой задачей. Такой же простой, как слесарная мастерская отца. Штамповальный пресс знал свою работу и выполнял ее.

Когда этот паяц Грейди созвал в Эль-Пасо пресс-конференцию и заявил, что похищенная икона, или как там ее, у него в руках, Пол не поверил ни единому слову. Еще меньше он стал верить Грейди после того, как узнал, что все «Мужественные всадники» покинули свои лагеря и скрылись неизвестно где. После пресс-конференции столкновения стали еще более ожесточенными. И вот теперь Грейди нашли, и сукин сын признался, что понятия не имеет, где находится изображение Девы Марии. Для него все это было лишь игрой, позволяющей ему выставить себя новым Тедди Рузвельтом или Паттоном.[53]Именно серебристые револьверы у Грейди на поясе убедили Пола в том, что этот тип — клоун. «Минитмены» добровольно вызвались защищать границу, но теперь они оказались втянуты в религиозную войну.

— А что, если бы кто-то украл Богородицу из Ченстоховы? — с ужасом в голосе спросила мать Пола.

— Пусть негодяев покарает Господь, — ответил отец.

Но Господь, похоже, карал «Минитменов». В Аризоне части национальной гвардии были приведены в состояние боевой готовности, однако через двадцать четыре часа поступила отмена. Больше половины жителей штата поддерживали захватчиков. И у «Минитменов» появился враг в тылу, однако это давление несколько ослабло, после того как на сцене появились отряды всевозможного сброда. У «Минитменов» была железная дисциплина, они прошли обучение, это были самые настоящие боевые части. Новоприбывших же можно было назвать разве что ополченцами.

В палате был телевизор, и Пол не отрывался от экрана каждый раз, когда показывали какого-нибудь негодующего политика. Сенатор Гюнтер требовал привлечь армию, но, очевидно, его голос принадлежал к меньшинству. Судя по всему, Белый дом был полон решимости сосредоточить все внимание на Ближнем Востоке. В конце концов Пол выключил телевизор.

На второй день к нему пожаловали журналисты. Несомненно, они считали его сумасшедшим. Впрочем, быть может, так оно и было. Если бы его убили и его труп не был опознан, вполне возможно, в конце концов он оказался бы в могиле Неизвестного сумасшедшего.

— Ваши родители приехали из Польши?

— Родители моих родителей.

Судя по всему, смысл вопроса заключался в том, что Пол пытался отказать другим в тех возможностях, которые получила его семья. Объяснять разницу между законными и нелегальными иммигрантами было бесполезно. Затем пришел священник. Не капеллан при больнице, а какой-то тип из Сиэтла, вознамерившийся наставить Пола на путь истинный. Отец Джим. «Зовите меня просто Джим». Похоже, он считал, что религия требует открыть границы.

— Вы знаете, какое изречение высечено на статуе Свободы?

Вероятно, отец Джим полагал, что поляки без документов целыми кораблями незаметно проскальзывают мимо статуи и высаживаются на берега Манхэттена.

— Вы ведь католик, не так ли?

— У меня уже побывал капеллан.

— Хороший человек. — Если бы отец Джим побеседовал с капелланом, он вряд ли получил бы от этого большое удовлетворение. — Вы читали о том, что сказал об иммигрантах папа римский?

— Я был занят.

— Вы были под пулями, не пуская бедных мексиканцев в страну изобилия.

— Отец Джим…

— Да? — Священник подсел ближе к койке Пола.

— Идите к черту!

Услышав слова Пола, отец Джим попытался обратить все в шутку. «Пол, священнику так не говорят». Однако он улыбался, говоря это.

А затем пришел сенатор Гюнтер. Одетый в летний костюм в полоску, он, войдя в палату, броском отправил соломенную шляпу на вешалку в углу. И промахнулся. Шляпа осталась лежать на полу. У сенатора на лице была довольная усмешка человека, который только что проделал дыру в своем ближнем.

— Суть резолюции Конгресса, Пол. Я вставил ее в законопроект, пролетевший, словно сено через желудок осла.

По мнению Конгресса, Пол Пуласки был героем. Раненым героем. Гюнтер торжествующе улыбался. Мнение Конгресса, глубоко запрятанное так, что никто не знает, за что голосует? Что еще раз подтверждало то, какая же все это задница: повсюду засады, одни придурки палят в других; неудивительно, что правительство считало происходящее не более чем досадным недоразумением. Но, слава богу, граница была перекрыта.

— Я хочу, чтобы вы приехали в Вашингтон. Встретились с журналистами. Вы должны попасть в кадр и все разъяснить своим собратьям-американцам.