Тут я запнулась, поняв, что допустила бестактность.

— Продолжайте, Полина, — мягко ответил он, впрочем, не отодвигаясь от меня и не возмутившись ни на грош. — Вы считаете, что это я убил несчастных супругов Иловайских и вместе с ними Мамонова?…

— Пусть полиция считает, — предприняла я попытку высвободиться из его объятий, — а я погожу.

— Нет уж, Полина, вы меня жестоко обидели, и я требую удовлетворррения! — прорычал он, наклоняясь ко мне.

— Вы понимаете, что ваши слова звучат двусмысленно.

— Они звучат именно так, как я хотел бы, чтобы они звучали, — его рука уже ласкала мою грудь, и я не могла выскользнуть из его крепких объятий. И где-то в глубине таилась мыслишка: действительно ли я хочу освободиться? Ничего не имея против Карпухина, как любовника, я все же не могла позволить себе лечь в постель с убийцей. Внутренние принципы заставляли меня сопротивляться, хотя я была уверена, что для некоторых особ с довольно извращенным вкусом подобное знание вызвало бы только прилив сладострастия.

— Нет и нет! — решительно оторвала я его руки от себя. — Докажите мне, что вы не убийца, а потом посмотрим. Но ничего вам обещать не собираюсь!

— Хорошо! — согласился он и как-то сразу посерьезнел. — Вы мне нравитесь, Полина, и я докажу вам, что убивать Иловайского мне не было никакого резона.

— И Мамонова с Мариной, — напомнила я.

— Вот уж не знаю, — растерялся он. — Нет у меня к ним ни особенной злости, ни зависти. Повода нет. С чего бы мне их убивать? Идемте же поскорей, пока нас не хватились.

Карпухин повел меня в библиотеку, куда, впрочем, я и собиралась. Если бы он не перехватил меня на полпути, давно бы уже сидела в уютном кресле и читала. Мы вошли; он, не обращая внимания на полки с книгами, подошел к высокому бюро, заваленному потрепанными журналами, и отодвинул его в сторону. За ним оказалась небольшая, скрытая в стене дверка, обклеенная теми же шпалерами, что и на стенах библиотеки.

— Там вдвоем тесно, — предупредил меня Карпухин и полез вовнутрь. — Подождите здесь, покажу нечто интересное.

— А что там? — поинтересовалась я, ничуть не раздосадованная тем, что мне нужно остаться снаружи. Лезть куда-то, да еще в обществе Карпухина, мне не хотелось.

— Воздухозаборная труба. Проходит между библиотекой и гостиной на первом этаже, — донесся его приглушенный голос из-за дверцы. — Сейчас. Вот, смотрите, Полина.

Он, пятясь, вытащил из узкого отверстия какой-то странный аппарат в жестяной коробке с валиком, иголочками и металлическими скобами. Аппарат был покрыт махровыми фестонами пыли, и я не поняла, что именно находится в руках у Карпухина.

— Что это? — удивилась я чудному аппарату.

— Фонограф! — гордо ответил он. — Изобретение американского ученого Томаса Эдисона. Говорящая машина!

Подойдя поближе, я обтерла пыль с коробки и прочитала: «Казань, Проломная улица, музыкальный магазин и склад „Изделия акционерного общества Граммофон“ братьев Половниковых».

— Кажется, я такой видела, — выразила я сомнение, — но тот был с трубой-тюльпаном. Где она?

— Труба не влезла бы, — авторитетно заявил Карпухин. — А фонограф в самый раз, хоть звук немного глуше.

— Покажите, как это работает, — попросила я.

— Пожалуйста, — Карпухин покрутил ручку, валик завертелся, иголочки запрыгали, и знакомый мягкий, словно под сурдинку, голос произнес: «Здравствуйте, дамы и господа! У вас уже ночь? Вы не спите? Мне не видно, чем вы занимаетесь».

— Боже! — ахнула я. — Это же Пушкин!

— О чем вы, Полина? Какой Пушкин? Это Мамонов наговорил, изменив голос, а никакой не Пушкин. Вы же образованная дама, в институте учились, а верите в пустяки!

— Но, знаете ли, в первый момент…

— На то и было рассчитано.

— На что, вы говорите, г-н Карпухин, было рассчитано? — неожиданно раздался сзади нас голос.

Мы обернулись. Сзади нас стоял Кулагин и рассматривал фонограф в руках у моего собеседника.

— Н-на… Воронова! — выпалил сконфуженный Карпухин.

— Иннокентий Мефодьевич, извольте пояснить ваши слова. Я не понимаю вас. Причем тут Воронов, фонограф, Пушкин? Вы мне своими россказнями сначала всю голову заморочили, а теперь, как кролика из цилиндра, достаете вот эту штуковину.

— Хорошо, я расскажу, — решился Карпухин и яростно качнул головой. — Все равно это меня не касается. Дело в том, что покойный Иловайский задумал некую аферу. Он решил выпустить в свет сочинения поэта Пушкина. Для этого он правдами и неправдами выискивал и находил документы и рукописи, не знакомые широкой публике. Он потратил много денег на покупку раритетов, относящихся не только перу Александра Сергеевича, но и той эпохе в целом. Когда же он посчитал свои финансы, то был раздосадован непомерными тратами и решил пригласить в дело компаньона. Выбор Сергея Васильевича пал на местного заводчика Воронова, богача, торгующего лесом и шпалами для железных дорог.

— Воронов согласился стать компаньоном Иловайского? — спросил сыскной агент.

— Нет, и тогда Сергей Васильевич придумал хитрую комбинацию.

— Просветите, Иннокентий Мефодьевич, — предложил Кулагин.

— Как только Иловайский ни уламывал Воронова — тот ни в какую не соглашался. Говорил, что дело неясное, прибыли особенной не принесет, и потом, нужно все взвесить и обдумать.

И тогда Сергей Васильевич решил сыграть на слабости заводчика — на его любви и хорошему отношению к жене. Странная и непонятная картина вырисовывается: она старше его на двенадцать лет, совсем простая женщина, лишнего слова не скажет, а ведь поди ж ты — любит он ее больше жизни. Такая редкость при жестокости нынешней жизни.

Елизавета Александровна родом из имения Осиповых-Вульфов, и Воронов рассказывал, что в детстве она видела Пушкина, когда тот приезжал навестить своего близкого приятеля Алексея Николаевича Вульфа, его матушку и сестер, и у ней даже сохранились несколько документов из усадьбы Осиповых-Вульф. Елизавета Александровна благоговела перед памятью поэта, и, если бы она попросила мужа войти с Иловайским в компанию, он бы не отказал. Да еще бы и письма той эпохи отдала. Вот на это и был рассчитан наш фокус.

Сергей Васильевич пригласил Вороновых на празднование дня рождения супруги. Марина Викторовна захотела устроить для гостей спиритический сеанс и выписала для этого из Москвы знаменитого спирита Гиперборейского. Помнится, сидели мы с Мамоновым и Иловайским вот тут, в библиотеке, выпивали немного, и Сергей Васильевич пожаловался, что жена из него веревки вьет: слыханное ли дело, послала его заплатить отъявленному мошеннику две тысячи рублей за один вечер! Хоть бы польза была, а то деньги на ветер.

Иловайский не скрывал, что у него имеются серьезные финансовые проблемы и что он будет уламывать Воронова войти с ним в долю. И тут Мамонов, рассматривая новейшие аппараты, расставленные по библиотеке (маленькую прихоть Иловайского), сказал: «А давайте сделаем вот что…» И предложил план: использовать фонограф, записать на него речь как будто бы от Пушкина и воспроизвести эту фонографическую запись во время спиритического сеанса. Воронова — женщина чувствительная, авось растрогается и на мужа повлияет.