молодой многострадальной матери больного малыша.– Ей так все сочувствуют, так ее жалеют.

– Да что ж ее жалеть… Ходит, нос повесила, слезы да сопли гоняет со стороны в сторону! А Максимка целый день в коляске привязанный с чупа-чупсами сидит. Больной ребенок – да, это тяжело! Но ведь он спокойный, терпеливый, только глазками водит за ней, да расплачется, если совсем невмоготу станет, если болит что-то. Мальчишкой же заниматься нужно! Сколько я ей говорила: «Альбина, врач советует массаж, свежий воздух, ножки расхаживать…» А она одно твердит: «Как вы не понимаете, это все бесполезно». Усядется перед телевизором или с книжкой и пыхтит над смыслом жизни. А чего его искать смысл-то? Вот он, под ногами путается! – Тимофеевна перевела любящий взгляд на внука и пригрозила ему полотенцем. – Уж я тебе всыплю, неслух! Не гони пыль, кому говорю!

– Я ж Максима не за деньги нянчила, – вернулась она к разговору, – так по-соседски предложила посидеть с ним, пожалела Альбину. Думала, молодая, неразумная она, научу ее за мальчишкой ухаживать. Я ему и массаж делала и кормила у себя. Дальше – больше. А она вместо того, чтобы научиться чему да спасибо сказать, стала из себя барыню строить и слухи по соседям распустила, что я с нее деньги беру за услуги. Хоть и жаль было мне Максима бросать, но сильно обиделась я на Альбину. Да и не могу я на себя малыша чужого взвалить. У меня своих внуков трое. Мне ими заниматься нужно, дети мои на работе целыми днями. Вот и отказалась я Альбине помогать. Летом все равно некогда. А душа болит за Максимку. Пропадет он с такой мамашей. Генку жалко. Он, конечно, бестолковый, шумный, глотку рвать любил, но не жестокий, и к нему подход найти можно было. Он как был мальчишкой, так и остался. Ему не жена, а мамка нужна, чтобы по жизни за руку вела и говорила, что хорошо, а за что и по попе схлопотать можно. Ты ему картошечки пожарь, скатерку чистую постели да посиди рядышком. За пиво поругай, а за зарплату расхвали. Глядишь, он завтра домой пораньше придет. А Алька опять – это все бесполезно, доля моя такая. Антон, сколько им помогал, а потом и Люба? Все не впрок. Алька вместо килограмма гречки книжку по философии купит, вместо мяса – духи, вроде умная сильно и наш бренный мир её не касается. А борща наварю, так лопает как простая смертная. Тихий омут она и есть, внутри у нее все черное. Всех ненавидит. Нет не так – презирает!

– Может быть вы правы, но как-то не верится, что она Геннадия из окна способна вытолкнуть. А Любу травить ей вообще незачем. Никакой выгоды она не получит. Если бы еще Гена жив был, а теперь без него квартиры ей не видать. Что-то не состыковывается. Может она Гену выбросила, так сказать, не подумав, в состоянии аффекта? – сомневался Егор.

– А я не знаю. Вы моего мнения спросили? Я вам ответила. Но, не подумав, она ничего не сделает. У нее все эмоции показушные. Плачет при людях, а человек в другую комнату за водичкой для нее выйдет, она и замолкает.

– А вы про Кабанова, Любиного предыдущего мужа, ничего не знаете? – вспомнила о первоначальной цели визита Женя.

– Так сидит он, Любаня говорила, ему шесть лет дали, а только пять прошло.

– Но он мог раньше освободиться, за хорошее поведение, например. Соседка видела подозрительного мужчину, который в подъезде крутился, незадолго до смерти Любы. Люба боялась Кабанова?

– Боялась, – подтвердила Тимофеевна, – но мне кажется, что он бы ей просто шею свернул и всё. Отравление – это ж подумать надо. А он Любу бил не задумываясь – ревнивый сильно. Она мне рассказывала, что как только кто на неё глянет, он ей вечером взбучку устраивает. Не с тем разбирается, кто глаз положил, а Любу метелит, что повод засматриваться дает.

Тимофеевна задумалась, что-то вспоминая, потом сказала:

– А чем Любу отравили? Кабанов одно время с этими, как их называют, забыла! Девчата, которые гадость в водку подсыпают… Клофелинщицы! С клофелинщицами работал. Может клофелином и отравил по старой памяти?

– Мы узнаем, – сказал Егор, – а почему она его боялась, столько лет уже прошло?

– Так Люба на развод подала на следующий день, как его задержали. Даже суда не дождалась, – ухмыльнулась женщина и снова вытерла глаза фартуком. – Ох, расстроили вы меня, ребята…

Домой Женя и Егор возвращались в молчании. Каждый думал о чем-то своем. Но оба чувствовали себя обманутыми. Ни Женя, ни Егор с Альбиной ни разу не встретились, но за последние дни услышали столько слов сочувствия в ее адрес, что привыкли разделять ее беды. И вдруг такое мнение, полностью переворачивающее представление об этой женщине. Разве могут ошибаться столько разных людей?

Всё услышанное требовалось обдумать. Всё может быть совсем не так, как кажется на первый взгляд.

Коваленко тоже в это время ломал голову у себя в кабинете. Интересно получается. В винной бутылке яда не было, его добавили в бокал. Время, когда это произошло, удалось определить довольно точно: от восьми до девяти часов вечера. Отпечатки пальцев на бутылке и бокале с ядом принадлежат только Любе, но это ничего не значит, так как убийство преднамеренное и спланированное. У нас сейчас все граждане криминалистически подкованы, телевизор смотрят. Так что отпечатки только полный кретин оставит. Брызгалов пил коньяк и его пальцы есть только на рюмке. Яд – не какой-нибудь пресловутый клофелин или цианид, а смертельная комбинация обычного сердечного препарата и средства для повышения потенции. Растворенные оба препарата с определённой скоростью распадаются на безопасные компоненты, отсюда и относительная точность во времени. Лекарства продаются во всех аптеках, правда для сердечного требуется рецепт. Близлежащие аптеки опера обошли, аптеки по маршруту передвижения основных фигурантов тоже. Никто из провизоров их не опознал.

Казалось бы, временные рамки определены точно, узнай, кто приходил к Голицинской в это время и дело сделано. А у неё чёртова куча гостей побывала! Подозревать можно всех и никого конкретно. Брызгалов в том возрасте, чтобы принимать сердечные лекарства и повышать потенцию. У Пахомовой мотив самый яркий, но ее отпечатки обнаружены не дальше дверного проёма. Хотя врёт, что не пила с Голицинской. Откуда тогда второй бокал, который Люба разбила? Это все соседи слышали. Любин-то бокал с ядом целый остался. Хотя Пахомова на дуру не похожа. Если бы планировала убийство, то наверняка столько шуму не наделала.

– Пахомова эта