О, снова его выручил брат: открыл свою красивую тиковую шкатулку и вручил две хрустящих императорских банкноты. Но на этот раз барон заверил, что больше денег не даст.

— О, вот и он! — сказала Вера, стоявшая у плиты в потрепанном халате и домашних тапочках.

— Какая радушная встреча для блудного транжиры, — заметил Гидеон, целуя ее в болезненного цвета щеку. — Неужто и вправду это ты меня так встречаешь?

Гидеона, несмотря на его ужасное поведение, всегда поражало отношение к нему окружающих. Он положил огромную волосатую руку жене на живот.

— Как дела, главнокомандующий?

Вера смягчилась.

— Рада видеть тебя, дорогой.

— А я тебя! И тебя!

Потом ее усталое лицо посуровело.

— Будешь с нами ужинать? Надолго ваша милость снизошла к нам? А, Гидеон?

— Я пришел к тебе и детям, — ответил Гидеон так радостно, что любой, кто не знал его хорошо, подумал бы, что он лучший в Питере муж и отец. Дома никто не помог ему снять пальто и галоши. В квартире царил беспорядок, пахло подсолнечным маслом и капустой, как в простой крестьянской избе. Как и большинство неорганизованных людей, которые никогда ничего не кладут на место, Гидеон ненавидел беспорядок — он с яростью посмотрел на немытые тарелки, неубранные постели с желтыми простынями, на гору обуви, следы на ковре, крошки на кухонном столе. Это была хорошенькая квартирка, выкрашенная в белый цвет, с простой мебелью из финской березы, лишь на стенах не были развешаны картины.

— Наша квартира — помойка, Вера! Настоящая помойка! Гидеон! У нас нет ни копейки. Мы должны вернуть мяснику двадцать рублей, иначе потеряем кредит. Привратнику мы задолжали восемь рублей, а…

— Довольно, довольно, дорогая. Что у нас на обед?

— Каша с сыром. Больше ничего не смогла купить. В городе нет продуктов. Виктория! Софья! Ваш папенька пришел!

Послышался неспешный топот ног в тяжелых башмаках. В дверном проеме стояла девочка и пристально смотрела на отца печальными тусклыми глазами, словно он явился с другой планеты.

— Здравствуй, папа, — поздоровалась Виктория, которую все называли Викой.

— Вика, дорогая! Как дела? Как в гимназии? А как твой воздыхатель? Все пишет тебе стихи?

Он раскрыл объятия, но его старшая пятнадцатилетняя дочь осталась стоять на месте, даже не изменившись в лице.

— Мама очень устала. Она плачет. Тебя уже давно не было. Нам нужны деньги.

Высокая, смуглая, с прилизанными волосами, в халате, с очками в роговой оправе, Вика напоминала Гидеону строгую библиотекаршу. Она была совсем на него не похожа.

— Где ты был? Пил? Волочился за женщинами легкого поведения?

— В чем ты меня обвиняешь? Меня? Уж кого-кого, но меня? — Гидеон потупил взгляд. Несмотря на то что его большой рот, озорные черные глаза, непослушные волосы и борода были созданы для красивых жестов и веселого смеха, он почувствовал стыд и пустоту.

Откуда она набралась этих словечек: «женщины легкого поведения»? От мамаши, от кого же еще!

— Мне нужно делать уроки, — сказала Вика и, сгорбившись, ушла.

Гидеон пожал плечами: Вера настраивает детей против него. Потом он услышал легкие шаги. Софья, смуглая девочка с вьющимися волосами цвета воронова крыла и такими же глазами, бросилась ему в объятия. Он встал и закружил ее.

— Мушь! — проревел он. — Моя дорогая Мушь!

Так прозвали Софью, потому что в раннем детстве она напоминала озорную мушку. Сейчас она повзрослела: черными кудряшками, глазами и волевым подбородком, а также неуемной энергией она напоминала своего отца.

— Ты где был? Случилась революция? В булочной мы видели драку! Я хочу уехать отсюда, папаша. Возьми меня с собой! Как твои друзья-революционеры? Ты что-нибудь видел? Я на стороне рабочих! Как дела, папаша? О чем ты пишешь? Я скучала по тебе. Ты не заболел? Мы надеемся, что не заболел! Мы все такие ханжи! — Она повисла на нем, как обезьянка. — Над чем ты сейчас работаешь, старый момзер?[9]

Ему нравилось, как она называла его по-еврейски папашкой-бездельником и щекотала его бороду.

— Может, сочиним что-нибудь сейчас, Мушь? Мне нужно быстро написать статью.

— Да-да! — Мушь схватила его за руку и потянула в кабинет, где невозможно было ступить, чтобы не споткнуться о кипы бумаг и журналов, — однако стремительная Мушь ухитрилась миновать все и придвинуть к столу его зеленое кожаное кресло, со знанием дела вставила бумагу в печатную машинку и прокрутила каретку.

— Правильно! — похвалил отец.

— А для кого мы сегодня пишем? Для кадетов? Для меньшевиков?

— Для меньшевиков! — ответил он.

— Значит, на этой неделе ты социал-демократ? — поддразнила она отца.

— Только на этой неделе! — засмеялся он.

— Сколько слов?

— Пятьсот. Не больше. У нас есть выпить? Мушь стремглав бросилась за стопкой водки.

Он одним глотком выпил и сел в кресло, Мушь устроилась у него на коленях, положила свои ладошки на его руки и воскликнула: Печатай, папаша, давай! Как тебе это? «Реакционные выходки режима исчерпали себя». Или «На улице я увидел голодную изможденную женщину, вдову рабочего, она качала ребенка у дома богача, наживающегося на войне». Или…

— Ты так похожа на меня, — сказал он, целуя ее в лоб.

— Гидеон был одним из немногих журналистов, которые могли за несколько минут без особых усилий «родить» статью, украсив ее цветистыми фразами и сухими фактами. Поскольку он все никак не мог для себя определить, кто он — конституционный либерал, кадет, умеренный социал-демократ или меньшевик, — он продолжал под разными псевдонимами писать и для тех, и для других. Гидеон много путешествовал, поэтому его репортажи часто ссылались на опыт зарубежных стран и забытые войны, а это не могло не впечатлить читателя.

Его беспечно брошенные выражения нередко становились крылатыми. Их подхватывал народ. Издатели просили еще и еще. Он никогда не сожалел о том, что позволил Самуилу выкупить его долю в семейном бизнесе, хотя, если бы не согласился, сейчас бы он был очень богатым человеком. Гидеон ни о чем не жалел. Кроме того, деньги в его руках никогда не задерживались.

Вечером он обещал меньшевистскому издательству «боевой» репортаж о событиях на улицах. Сейчас, печатая, он ощущал на своих крепких руках трепещущие пальчики Муши. Он работал быстро, барабанил по клавишам и выкрикивал «Новая строка!» в конце каждой строки. Тогда Мушь переводила каретку, что-то радостно бормоча себе под нос, от возбуждения дергая коленками.

— Все! — сказал он. — Готово! Твой папа только что заработал несколько рубчиков.

— Которых мы так и не увидим! — крикнула Вера из коридора.