– Вчера твой папа опять спрашивал. Только вчера.

– И что? Ты сказал ему, что он не того спрашивает? В каком бы теле я ни была – это мое тело, и мне решать, когда обременить его ребенком.

– Возможно, в этом-то и проблема, – промурлыкал он. – Такое бремя не нужно нести в одиночку.

– У тебя уже есть дети, Бенефиций, – напомнила она.

И правда, дети у него были. Шестьдесят два, от предыдущих браков.

– Но ни одного – с тобой, любовь моя.

– И без ребенка наш союз не имеет смысла?

– Конечно, имеет, но… остается несовершенным.

На следующее утро он проснулся от жуткого кошмара. Начиналось все вполне мило: они с Джорджианой занимались любовью. А потом она возьми да и схвати себя рукой за лицо, и стащи его, как маску, – и под ним, конечно, обнаружилось лицо Куртуазы.

Я знаю, сказала ему Куртуаза во сне. Я знаю.

Он понял, что выбора нет. Он должен признаться Джорджиане в любви, потому что, как ни крутись, замены ей нет – ни виртуальной, ни какой другой. Осторожно, чтобы не разбудить жену, Бенефиций встал, на цыпочках прокрался на балкон, сел там и стал ждать зари, репетируя, что скажет Джорджиане, когда она явится со своими утренними пышками. Он пообещает ей быть очень осторожным. Он понимает, что если их поймают, Джорджиана потеряет все. Возможно, ее сошлют в гетто, а возможно, будут пытать или еще чего похуже. Есть закон – пусть редко применяемый, но все-таки закон, – по которому плотские отношения между членами Семейств и финитиссиум карались смертью. Для финитиссиум, разумеется. И он не сомневался, что Куртуаза потребует именно высшей меры.

«Я смогу защитить тебя, – собирался сказать Бенефиций. – Если она о нас узнает, я найду место, где ты сможешь спрятаться. Я стану навещать тебя – так часто, как только смогу. Я так больше не могу, Джорджиана. Сама мысль о том, чтобы быть без тебя, мне невыносима».

Солнце наконец встало. Золотое сияние затопило расползшиеся внизу трущобы, поцеловало черную гладь реки, взобралось по мерцающим стенам дворца, на вершине которого ждал Бенефиций.

Он ждал. Но Джорджиана так и не пришла.

Солнце взлетало все выше.

Когда утро уже почти кончилось, он вскочил и в панике кинулся к двери. Что-то было не так; он чувствовал это самым нутром своего бессмертного существа. Четыре сотни лет жизненного опыта наперебой галдели: что-то до ужаса, непоправимо не так.

Увы, он не ошибся.

Дверь в ее комнату оказалась заперта. Он тихонько постучал, но по имени позвать не отважился. Затем он ринулся на кухню, но там была только кухарка.

– Ты видела сегодня утром Джорджиану? – требовательно спросил он.

Нет, она никого не видела.

В его собственных покоях супружеское ложе тоже оказалось пустым. Куртуаза восседала в недавно покинутом им кресле, задрапированная в лилейно-белую хламиду, вытянув длинные, нагие и такие же лилейно-белые ноги на сиденье соседнего. Несколько глубоких вдохов, и Бенефиций почувствовал, что готов встретиться с женой.

– Доброе утро, дорогая. – Он запечатлел поцелуй на божественной щечке.

– Бенефиций. Я думала, ты уже на работе.

– Сегодня я себя не слишком хорошо чувствую.

– Плохие сны?

– Да нет. По крайней мере, я не помню. А что?

– Мне показалось, ты кричал во сне. В последнее время это довольно часто случается.

– Что, правда?

Она сидела на солнце, он в тени.

– Будь котиком, помассируй мне голову, хорошо? – Она наклонила к нему лебединую шею. – Она ужасно болит.

Бенефиций перекатился вместе с креслом ей за спину и стал нежно массировать виски.

– М-м-м-м-м. Это чудесно.

– Мы оба с тобой в последнее время расклеились, – сказал он ей на ушко. – Наверное, это депрессия. Мы не можем себе позволить сойти с рельсов, дорогая.

Он намекал на модную человеческую болезнь, довольно опасную, – скуку. Особо запущенные случаи могли привести к летальному исходу, действительно летальному, насовсем: больные кончали с собой, что в век бессмертия считалось абсолютным табу. Их называли сивиллами. Иногда то же слово обозначало и само действие: «Вы слыхали про Грациозу? Она вчера сивиллировала».

– Давай уедем, – продолжил он. – Ты когда-нибудь была в Антарктиде? Сейчас идеальное время года для поездки туда.

– Мы же только что вернулись из Альп, – напомнила она.

– Антарктида на Альпы совсем не похожа, – возразил он и, проследив пальцем линию шеи, стал разминать плечи.

– Я хочу сказать, мы только что приехали.

– Понимаю, по твоим стандартам это звучит довольно примитивно, но давай не будем экономить. Возьмем весь домашний штат, даже твоего стилиста, этого кошмарного Карла или Кеннета, или как его там зовут…

– Кента, дорогой.

– Ага, его, и Джорджиану, конечно…

Он сделал еще один глубокий вдох и спросил, как будто только что заметил:

– Кстати, где твоя Джорджиана? Кажется, сегодня утром я ее не видел.

– Джорджиана? Я ее уволила.

У Бенефиция аж кончики пальцев заледенели – но всего на мгновение.

– Неужели? Уволила?

Разум мчался вскачь; руки продолжали безмятежно порхать, медленно и нежно лаская ее совершенную шею.

– Вот это сюрприз. Я думал, ее семья служит тебе уже лет двести, если не больше.

Куртуаза пожала плечами. Пожала! Плечами! Спазм скрутил ему руки. Бенефиций закрыл глаза. Погоди, не шевелись!

– Что… когда именно ты ее уволила?

– Вчера во второй половине дня. Думала, я тебе сказала.

– Нет. А если сказала, я забыл. И по какой причине?

– Поймала на воровстве.

– На воровстве?!

Горло перехватило. Дыши, Бенефиций, дыши.

– Или на преступном умысле, ведущем к воровству. Я обвинила ее, она призналась.

– Понятно. Я ее плохо знал – вообще почти не знал, на самом деле, – но она не казалась мне по характеру склонной к воровству.

– В твоем возрасте уже пора бы знать, что самые мелкие грехи спрятать труднее всего.

– Но ты в итоге осталась без персиста. Надо было сказать мне, прежде чем увольнять девочку. Я бы подыскал тебе другую.

– Зачем персист, любимый, когда у меня есть ты? – Она замурлыкала, гладя его руки у себя на шее. – Отныне ты будешь мне персистом, моим с головы до пят.

– Ничто не доставит мне большей радости, моя голубка. – Он поцеловал ее в лоб. – Ничто в целом свете.

Когда день стал клониться к вечеру, он сумел наконец ускользнуть, сославшись на встречу в Исследовательском центре. Еще с поезда он уронил в ментбокс своего персиста послание с пометкой «срочное»: