Она рассказала, зачем пришла, без обиняков и экивоков. Пока рассказывала, не сводила взгляда с помятой морды Митрича.

– Я думаю, вы могли что-то видеть той ночью, – закончила она решительно.

Прежде чем ответить, Митрич снова отхлебнул спирта.

– Ишь, какая! – сказал с мерзкой ухмылкой. – Думает она. Может, видел, а может, и не видел. Нет! – Он поднял заскорузлый указательный палец. – Кое-кого точно видел. Сначала одного видел, потом другого. А который из них твою сеструху того… в колодец столкнул, не скажу.

Сначала одного, потом другого… Выходит, их было двое?

– А что вы мне скажете? – Сердце сжалось. Сейчас, если повезет, она узнает имена.

– А скажу я тебе следующее, – Митрич осклабился. – Десять кусков! В прошлый раз я продешевил, задарма, считай, из родного гнезда вылетел, но теперь меня на мякине не проведешь.

– Рублей?

– Ты что, голуба моя?! Долларов!

– У меня столько нет.

– А ты поищи. Вдруг да найдешь. Сегодня поищи, а завтра приходи, если сыщешь. Поверь, голуба моя, Митричу есть что тебе рассказать. Ты уж постарайся.

Как же она ненавидела его в тот момент! Эту наглую пьяную рожу, эту сволочь, семь лет знавшую, что совершено преступление, знавшую и молчавшую!

– И не гневайся, красотуля! Каждый выплывает, как умеет. Ты давай поспеши, а то я ведь могу и счетчик включить. – Митрич залпом осушил склянку. – А спирт у тебя отменный! Завтра еще принеси, обмоем сделку.

Полдня Марьяна потратила на то, чтобы смотаться в город, снять со счета деньги. Она не станет ждать завтрашнего дня, она узнает все уже сегодня. Митрич сказал, что прошлый раз он продешевил. Значит, тогда ему заплатили, уговорили уехать, устранили неудобного свидетеля.

Ничего не вышло. Ей помешали Морган с Сотником. За каким-то чертом этим двоим тоже понадобился Митрич, а Митрича не оказалось на лодочной станции. И вот его тело нашли в колодце, в том самом колодце, в котором она сама вчера едва не погибла. Скотина Митрич мертв и больше ничего ей не расскажет, все придется начинать с самого начала…

А ночь надвигается с неумолимой неизбежностью, и телефон молчит… Глупо было надеяться, что после всего одного случайного свидания может случиться что-то особенное, что-то такое, о чем она читала в книгах, но чего никогда не испытывала в жизни. Ну, не случилось и не случилось! Ей есть чем заняться. Для начала нужно наведаться в «Поплавок», поискать кого-нибудь, кто работал той ночью. Вдруг всплывет что-то новое.

Не всплыло… Никто ничего не помнил. Или делал вид, что не помнит, а настаивать Марьяна побоялась. Ее интерес к событиям семилетней давности и так мог показаться странным. Надо что-то придумать. Митрича больше нет, но те двое наверняка где-то поблизости. И вполне вероятно, что Митрич решился на шантаж. Десять тысяч с нее за информацию, а с кого-то другого – за молчание. И кто эти загадочные «они»? В тот вечер в «Поплавке» была уйма народу. Все добропорядочные, благонадежные – цвет Левого берега. А есть еще Правый берег, и здесь счет может пойти даже не на десятки подозреваемых, а на сотни. Надо думать.

А Морган так и не позвонил. Марьяна из последних сил боролась со своей гордостью и со своим страхом. К полуночи гордости почти не осталось, а страх сделался невыносимым, и она решилась.

Телефон Моргана был включен, но на звонок так никто и не ответил. Это могло означать лишь одно – не будь назойливой, Марьяна Васильевна, оставь меня в покое. Ничего, она как-нибудь сама. До этого справлялась и сейчас справится. Еще раз проверить засов на двери, задернуть шторы, чтобы не видеть и не слышать, не контактировать с тем, что осталось там, в ночи. И финальным аккордом – таблетка снотворного с бокалом вина, чтобы уже точно наверняка. Она не спала две ночи подряд, ей необходим сон. А потом с головой под одеяло, как в детстве, во время грозы. Сейчас нет грозы, но в окно кто-то скребется, тихо и настойчиво.

– Уходи! Убирайся!

– Пойдем со мной… Пойдем, я спою тебе колыбельную…

Да, колыбельная – лучшее средство от бессонницы, по-другому ей ни за что не уснуть…

Одеяло соскальзывает на пол. И она тоже соскальзывает… Комната раскачивается, как палуба корабля. Или как колыбель. Вперед-назад. До двери уже никак не добраться, на пушистом ковре мягко, как на перине.

– Уходи! Мне не нужна колыбельная. Я уже сплю…

Досадливый вздох близко-близко, прямо над ухом, но поднять отяжелевшие веки нет никаких сил. Она спит…

В ее сон, пушистый и мягкий, ворвался настойчивый стук.

– Уходи! Хватит!

– Марьяна Васильевна, откройте! Марьяна Васильевна, беда!..

Она села, уперлась ладонями в пол. Значит, не приснилось, значит, она и в самом деле пыталась выйти из флигеля. В голове стоял колокольный звон, и в перезвон этот вплетался зычный голос медсестры Марии Ивановны.

– Да откройте же! – Входная дверь содрогнулась от удара.

– Иду! – Марьяна встала, набросила халат, мельком глянула на часы – половина седьмого. – Что случилось? – спросила, открывая дверь.

– Наконец-то! – Мария Ивановна внесла свое дородное тело в прихожую. – Стучу вам, стучу, а вы не открываете. – Она вытянула шею, пытаясь заглянуть в гостиную. – Вы не одна?

– Мария Ивановна! – Отвечать на бестактный вопрос не было ни сил, ни желания. – С чего такой переполох? Что случилось?

– Случилось! – Медсестра схватилась за сердце. – Сидоровна померла!

– Как померла? – Марьяна привалилась плечом к дверному косяку.

– А как помирают в ее возрасте? Легла спать и не проснулась. Я, как обычно, утречком к ней заглянула, а она лежит. Вы же знаете Сидоровну, она пташка ранняя, в половине шестого сама как штык на посту, а тут лежит. Я к ней, а она холодная. – Мария Ивановна вздохнула, перекрестилась, сказала уже совсем другим, деловым тоном: – Что делать будем?

– Сейчас. – Марьяна сунула ноги в шлепанцы и как есть, в халате, вышла из флигеля. – Я должна посмотреть.

Обычно в комнате Сидоровны пахло как в библиотеке из-за занимавшего полстены стеллажа с книгами, но сейчас к привычному запаху старых книг примешивался запах мочи. Сама старушка лежала на кровати. Седые волосы заплетены в жидкую косичку, ночная сорочка задралась до колен, обнажая болезненно худые ноги, скрюченные, как птичьи лапы, пальцы, казалось, хватали что-то невидимое. На простыне под телом расползалось мокрое пятно.

– Вот так я ее и нашла, – шепотом сказала Мария Ивановна и аккуратно прикрыла за ними дверь. – Преставилась горемычная.

Марьяна подошла к окну, отдернула развеваемые утренним ветерком шторы. В палату хлынул солнечный свет, неуместно живой и яркий в этот скорбный момент. На подоконнике был песок, и она отстраненно подумала, что нужно будет сделать замечание санитарке.