С ней все в порядке! — сурово одернул себя Михал. По-другому и быть не может. Иначе не повел бы его сюда Мардула. Или разбойник хитрее и подлей, чем кажется на первый взгляд? Вон, даже солтыс Кулах пошел, чтоб приглядеть… да где ему приглядеть, старику-то?!

Но тут мысли воеводы прервал шорох раздвигаемых кустов. Михал вскочил и на мгновение застыл, глядя, как Беата, одетая в длинную суконную накидку поверх платья («Молодцы, разбойное племя, додумались!»), выбирается из кустарника, почтительно поддерживаемая под руку все тем же цыганистым парнем.

Кажется, с женой действительно все было в порядке.

Женщина отцепила колючую ветку от края накидки, подняла голову, увидела стоящего на тропинке человека…

— Михалек! Живой! — и, уже не обращая внимания на растерявшегося и отставшего парня Мардулы, Беата бросилась на шею мужу.

…Прижимая к себе счастливо плачущую жену, невпопад целуя ее в губы, в щеки, в нос, путаясь в растрепавшихся льняных волосах и не решаясь высвободится, чтобы ненароком не сделать Беате больно, ощущая сквозь одежду ее теплый округлившийся стан — и наконец заглянув в ее полные слез глаза, лучащиеся радостью из-за мерцающей завесы, Михал вдруг почувствовал, как клинок запоздалого понимания и раскаяния входит к нему в душу, разрывая невидимую плоть.

«Михалек! Живой!..» — эти слова беременной Беаты отрезвили воеводу почище ушата ледяной колодезной воды, опрокинутого похмельным утром на голову сына мамой Багантой. Ведь как оно бывало: вскочишь спросонья, мокрый до самых некуда, поджилки зимним трусом трусятся, ноги разъезжаются, как у новорожденного телка, в башке черти ночевали, язык распух колодой — и стыд, стыдобища ознобом по телу, когда припомнишь, что творил вчера в пьяном угаре!

Не о себе думала Беата, пока заложницей ехала из-под Тыньца в неблизкие Шафляры, не о младенце в чреве своем пеклась, пока Мардулины побратимы ее, брюхатую, по лесным берлогам таскали — о нем, о Михалеке, о муже непутевом, которому голову сложить, что два пальца оплевать…

Вот и выхлестнулось первым, нечаянным:

— Михалек! Живой!..

Лови, воевода, от судьбы оплеуху!

Как же слеп он был все это время! Значит, напрасно умер молодой княжич Янош?! Напрасно навлек Михал на себя гнев старого князя Лентовского?! Напрасно мучился все это время, ел себя поедом?! Напрасно заявился в Шафляры к батьке-Самуилу, став невольной причиной его смерти?!

Все — напрасно?!

Маши палашом, воевода, и не лазь в чужие души — куда тебе, колчерукому…

— Я люблю тебя, — срывающимся голосом прошептал Михал. — Теперь у нас все будет хорошо.

— Почему будет? — спросила в ответ Беата и улыбнулась сквозь слезы. — У нас и было хорошо… и сейчас — хорошо…

Потом они еще долго стояли, не в силах разомкнуть объятий, пока наконец Мардула не выдержал и не пробормотал смущенно:

— Ну ладно, будет лизаться-то! Пора нам…

Им действительно было пора.

На обратном пути Мардулу терзали сомнения, и юный разбойник злился на себя за это, нарочно в сотый раз вспоминая сползающего на траву Самуила-бацу — в конце концов парень добился-таки своей цели, вытеснив из головы забравшегося в нее червя. Этот надменный шляхтич, невесть какой кривдой добывший шляхетское звание — убийца; значит, сегодня вечером все должно решиться. Надо быть последним пустозвоном, чтобы не понимать: в воеводы к графам Висничским кого попало не берут, да и плечи у шляхтича… добрые плечи, не сытой жизнью склепанные, и по лицу видно, что биться воевода будет люто, как зверь за самку свою да вдобавок как шляхтич за гонор и честь родовую! Иди, воевода, шагай по Кривому лесу, играй желваками на высоких скулах — не знаешь ты, что приготовил для игры с тобой лихой Мардула! Даром, что ли, разбойник за Самуила-бацу вступился?! — нет, не даром, дядька Самуил того стоит, ох, стоит… спи спокойно, баца, Мардула за тебя расплатится, так расплатится, что чертям тошно станет!

О чем думали по дороге солтыс Маршалок со своим неразговорчивым братом, осталось загадкой — но только когда все четверо выбрались с тропинки на более широкую просеку, всяким размышлениям сразу пришел конец. С обеих сторон просеку напрочь перегородили конные гайдуки в богатых кунтушах, вооруженные если и не до зубов, то уж во всяком случае по шею. Ждать от подобной встречи ничего хорошего не приходилось, а когда Михал увидел рослого пожилого магната в атласном жупане, восседавшего на нетерпеливо перебиравшем копытами вороном жеребце, то помрачнел окончательно.

Ему даже не понадобилось смотреть на хохолок белой цапли, украшавший драгоценную рукоять фамильной сабли, чтобы узнать старого князя Лентовского.

— Это за мной, что ли? — растерянно пробормотал Мардула, озираясь по сторонам подобно волку в кругу облавы.

— Да нет, приятель, это за мной, — против воли горько усмехнулся Михал.

Разбойник в раздумье почесал затылок, еще раз глянул на подбоченившихся гайдуков — и вдруг змеей нырнул в кусты, мгновенно растворившись в лесу.

Как Михал и предполагал, гнаться за Мардулой никто не стал — не по его гулящую душу явился в Подгалье князь Лентовский со своими людьми.

— Сдавайся, убийца! — крикнул один из гайдуков, похоже, старший. — Кидайся князю в ноги, сапог целуй — может, сжалится их ясновельможность!

Сам князь не удостоил Михала ни словом.

Деваться воеводе было некуда, оружие его осталось в Шафлярах, бежать наугад от верховых не имело смысла, так же как надеяться, что на выручку к нему из Виснича явятся графские люди под предводительством тестя Казимира — и Михал понял, что пришла пора умирать.

Умирать, понятное дело, не хотелось, но Михалек давно свыкся с мыслью о собственной смерти; тем паче что живым сдаваться князю хотелось еще меньше. Воевода Райцеж хорошо представлял себе, какую смерть способен измыслить искушенный в пытках и не отягченный совестью старый Лентовский для убийцы своего сына-наследника.

— А вы берите меня, не стесняйтесь! — зло усмехнулся воевода. — Три десятка озброенных на одного безоружного — чего уж там! Надо ж когда-нибудь княжеское жалованье отработать, хлопы немытые!

И презрительно сплюнул под копыта княжескому жеребцу.

Он нарочно пытался вывести из себя Лентовского и его гайдуков: один удар сабли или меткий выстрел — и все будет кончено сразу, без мучений.

— Ну что, храбрецы?! — подзадорил он замявшихся врагов. — Кто хочет мой сапог поцеловать? Подходи, на всех хватит!

Если кто-нибудь приблизится, тогда появится возможность отобрать саблю или нож, и гайдукам после этого наверняка придется убивать воеводу, собравшегося умирать в хорошей компании.

— Легкой смерти хочешь, пся крев? — голос князя был подобен хриплому карканью ворона. — Так и быть, подарю я ее тебе, как просишь!

Князь кивнул старшему из гайдуков, и тот вскинул к плечу рушницу — неизвестно, в шутку или собираясь стрелять всерьез.