Как случилось, что славяне, выходцы из самого что ни на есть сухопутного центра Европы, на Балканах, достигнув Эгейского моря и Адриатики, превратились в смелых моряков и пиратов? Те же способности обнаружили два века спустя и русские, ведомые варягами на штурм Константинополя. Это свойство превращаться в умелых мореплавателей, похоже, проистекает из длительного знакомства с великими реками Восточной Европы. Во всяком случае, моноксилы, славянские лодки периода их первых набегов, выжженные из целого древесного ствола, представляются, скорее, речными или озерными судами, чем морскими. Не менее любопытно то, что славяне Македонии и их соплеменники в Греции стали утрачивать эти способности очень скоро после переселения. Эта проблема заслуживает того, чтобы к ней вернуться.

По поводу растущего приспособления балканских славян к оседлой жизни поблизости от городов существует очень богатый сведениями текст: «Чудеса св. Димитрия», покровителя Фессалоник. Приблизительно в конце VII в. складывается примечательный симбиоз между этим крупным городом, который остался греческим, и славянскими племенами из его окрестностей. Между ними шел активный товарообмен, и славянские вожди приобщались в городе к эллинизму. Именно этим мирным соседством объясняется возникновение и успех миссии св. Кирилла и Мефодия.

Было бы неправильно ограничивать проблему варваров в Греции одними славянами. Конечно, они составляли преобладающую массу переселенцев. Однако в крупных военных операциях и взятии городов они, по-видимому, играли лишь роль подчиненных, ибо, в ожидании варягов IX в., служили амбициям авар и болгар. То, что нападения на Фессалоники велись разными способами отетливо прослеживается в «Чудесах св. Димитрия». Именно неславянские народности изредка пытались скоординировать свою атаку с запада с персидскими или мусульманскими атаками (на Византию в 626 г., на Патры в 783 г.).

Славянские походы в Македонию при Ираклии ставят перед нами последний вопрос, который мы не будем здесь рассматривать, и по которому византинисты так и не пришли к единому выводу: какая существует связь, если она есть вообще, между болгарским ханом Кубратом, неким Кубером, вождем группы людей, взбунтовавшихся против авар в окрестностях Фессалоник, и именем «хорваты»? Грегуар верил в тождественность этих трех имен, но в целом не встретил поддержки. Так что мы не будем принимать во внимание эту хитроумную гипотезу.

Археологическое изучение поселений западных славян прошло замечательный путь. В Польше, Чехии и восточной Германии растет количество раскопок, проведенных в деревнях и крепостях. Они показывают, что глубокая пропасть отделяет славянский период от предшествующих времен, в то время как славянские поселения раннего Средневековья чаще всего стояли у истоков современных городов. Именно славянской эпохой датируются, в своем большинстве, характерные черты сельской топографии и топонимии. Однако было бы неблагоразумно, как это предлагает Мейцен, приписывать славянам все те особенности сельской географии, которые в Германии противопоставляют восток западу. Сначала оригинальной и типично славянской формой были сочтены круглые деревни с центральной площадью и расходящимися от нее дорогами (нем. Rundplatzdorf, чешек, okrouhlice); затем пришлось отказаться от этой точки зрения, так как многие из таких деревень возникли в результате последующей колонизации в XII веке. Разнообразие сельской местности в разных регионах чрезвычайно велико, и для того чтобы правильно его понять, необходимо прибегать к самым разным методам исследования. Пример благоразумного использования археологических данных дает X. Янкун в отношении восточной Голштинииь. Когда около VII в. туда прибыли славяне-ободриты, страна была пустынной и покрытой лесом. Они обосновались по берегам озер и рек в небольших деревушках, часто круглых по форме, занимаясь земледелием и рыболовством. До самого VIII в. у них почти не было враждебных контактов с саксами западной Голштинии, от которых их отделяла полоса земли, нарочно оставленная незаселенной. На балтийском побережье наблюдалась ограниченная торговая активность, ориентировочная на Данию и Хедебю. Столкновений между германцами и славянами не было до тех пор, пока место независимых саксов не занял Карл Великий.

Благодаря Ф. Лютге превосходные результаты о восточных границах Тюрингии дала разработка наиболее древних хартий и топонимии. Славянская колонизация определенно началась до 630 г., когда о ней впервые упоминается в источниках. Периодическая военная угроза со стороны славян, сначала сдерживаемая королями Австразии, продолжалась с VII по X век. Однако после Карла Великого славянский натиск облекся в другую форму — проникновение поселенцев и рабов, которых с удовольствием принимали немецкие сеньоры, нуждавшиеся в рабочих руках для распашки целины. Так, на границе со славянскими землями был создан своеобразный гласис из смешанного населения, где правящая верхушка была немецкой, а низы — славянскими. На этой волне возникла оригинальная и динамичная среда организаторов колонизации, которые после XII в. оттеснили независимые славянские поселения далеко на восток.

На северо-востоке Баварии (Верхняя Франкония и Верхний Пфальц), в своей высшей точке, около VIII в., славянский напор достиг восточных границ Бамберга, Нюрнберга и Регенсбурга. Эти славяне двигались в основном с севера и северо-востока; поскольку страна была практически оставлена баварцами, они заняли лесистые холмы, в то время как германцы сохраняли более прочные позиции в долинах и удерживали все важные пересечения торговых путей, где позднее стали развиваться города. Об этих поселенцах известно только из топонимии, так как здесь славяне никогда не обладали политической силой и не представляли военной угрозы. Каков был их юридический статус? Свободные люди или полузависимые поселенцы? По этому вопросу лингвисты и историки не могут прийти к согласию. В 1100 г., после трех веков стабильности, началось продвижение на восток германской колонизации, которая скоро достигла границ Чехии. Сохранение славянских черт на востоке Германии столь разительно, что трудно объяснить, каким образом у многих авторов могла получить распространение мысль об уничтожении или отходе славян после XII века. В действительности, в большинстве случаев имело место всего лишь разложение и ассимиляция малочисленного славянского населения. Чтобы прийти к этому результату, не было нужды даже в немецком владычестве: этот процесс шел и на территориях, которые, как, например, Померания и Силезия, на протяжении всего Средневековья сохраняли свои славянские правящие династии. Эта славянская составляющая, столь ощутимая на востоке, была одной из фундаментальных черт Германии вплоть до 1945 г.; как пишет В. Шлезингер, GermaniaRomana («Романская Германия») на западе и юге имела своим зеркальным отражением Germania Slavica («Славянскую Германию») на востоке.

Решающий поворот, положивший начало этому процессу, относится к временам Оттона Великого. Преуспев в своих завоеваниях в Саксонии, Каролинги осознали своеобразие славян и сознательно остановили их продвижение в непосредственной близости от лингвистической границы. После этого они удовлетворились достаточно туманным протекторатом над этими «варварами», которых именно этим словом клеймят в множестве текстов. Однако в ходе X в. Империя снова вспомнила о вселенских притязаниях, и Склавиния получила на Востоке место, симметричное тому, которое на Западе занимала Галлия, то есть романская часть Лотарингии; сам Оттон, помимо своего родного языка, немного знал славянский и романский. Впоследствии, эти восточные владения могли привлекать больший или меньший интерес, но в течение Средних веков никогда не исчезала мысль о том, что славяне, даже при полном сохранении своего национального языка, как, например, у чехов, могли бы претендовать на собственное место в структуре империи, если бы только стали христианами. Следовательно, немецкое вторжение в славянские земли часто носило характер взаимопроникновения в лоне одной и той же политической формации, и этот аспект почти так же важен, как и аспект насильственного завоевания. Им объясняется та прихотливость очертаний, которую до наших дней сохраняет германо-славянская лингвистическая граница почти на всем своем протяжении.