Идея, согласно которой главенствующие лица должны были подать телу Церкви пример высоких стандартов нравственности – отличительный признак кальвинизма. Кальвин не пустил решение этого вопроса на самотек, а ввел процедуры отбора и надзора: в таких условиях предводителям было необычайно трудно кого-либо эксплуатировать. Обычный женевец мог пожаловаться на то, сколь тяжело его бремя и сколь сурова дисциплина – но не на то, будто от этого долга и дисциплины свободны главенствующие.

Надлежащее поведение граждан регулировалось с помощью санкций, возраставших в строгости: сперва – «братское предостережение»; затем – внушение в присутствии членов Церкви; затем – исключение из числа принимающих причастие на вечере Господней (проводилась шесть раз в году), и в конечном итоге – отлучение от Церкви (эта традиция восходит к раннехристианским временам). Все санкции налагались с целью вызвать изменение и в образе мыслей, и в поведении, после чего проступок прощали, а человек возвращался в лоно Церкви. Следующий фрагмент «Постановлений» показывает, что церковная дисциплина была жесткой и неумолимой к отклонениям от принятых норм, но в других отношениях не посягала на достоинство нарушителей:

Вопреки тому смыслу, какой часто усматривают во фразе «подставь вторую щеку» – когда та вырвана из контекста, – кальвинистская Церковь была искусно защищена системой социального контроля, призванной устранять девиантное поведение. И эта система не позволяла даже наиболее влиятельным членам Церкви эксплуатировать других – по крайней мере, она очень мешала тем, кто пытался. Вот какой вывод сделал один из исследователей жизни Кальвина (Collins 1968, 148): «Никакое звание, никакое богатство, никакое общественное положение не защищали преступника от того, чтобы предстать перед лицом Церкви. Фавры, Перрины, Бертельеры [влиятельные женевские семьи] осуждались наравне с самыми незнатными ремесленниками, и есть свидетельства того, что решения принимались беспристрастным судом».

Эволюционные теории альтруизма и сотрудничества почти всецело сосредоточены на проблеме обмана. И даже когда с ней можно совладать, остаются серьезные проблемы с гармоничной и согласованной деятельностью системы. Мы часто говорим об инфраструктуре современного общества, но Женева тоже имела инфраструктуру, поддерживали ее обычные граждане – и, вероятно, им приходилось тяжелее, чем нам. Приходилось обслуживать массивную стену, окружавшую город; платить швейцарским наемникам, защищавшим Женеву от Савойского герцогства; строить госпиталь для чумных; оказывать благотворительную помощь бедным; создавать образовательную систему – и перечень подобных общественных мер продолжить несложно. И, наверное, многим весьма хотелось избежать бремени этих расходов – не говоря уже о том, чтобы разрушить всю систему городской жизни вообще. Нэфи (Naphy 1994, 12) называет фракционность, предшествующую кальвинизму, «Женевской болезнью». Городские власти сами по себе не могли сформировать из столь непослушного населения адаптивную единицу – и потому требовалось объединяющее воздействие религии. Поддержание городской инфраструктуры, взваленное на плечи женевских жителей, должно было стать для них волей Божьей.

Как добиться того, чтобы большая группа людей совершала должные поступки в должное время – даже при условии, что и сами люди этого хотят? «Церковные постановления» устанавливают и порядок принятия решений, и облик служб, которые мы бы назвали сейчас системами образования, здравоохранения и социального обеспечения. Решения принимались через общее согласие на еженедельных встречах пасторов, причем формальный статус пасторов при обсуждении вопроса значения не имел. В тех случаях, когда участники не могли примириться во мнениях, круг лиц, принимающих решение, расширялся, причем первыми призывались пресвитеры, а последними – члены городского совета. Тот, кто создал такую структуру, прекрасно понимал преимущества группового принятия решений (обзор вопроса в издании: Wilson 1997), а кроме того, при таком устроении сильной личности было трудно навязать свое мнение остальным.