– Этого Полетаева зовут, часом, не Николаем Ивановичем?

– Точно, – усмехнулся Пащенко и сунул в рот травинку. Его лукавый взгляд словно подтверждал теорию о том, что мир тесен. – Ты его знаешь?

– Лет семь назад отправлял его на пять годов за мошенничество. Видать, вышел... – Антон задумчиво размял сигарету между пальцев. – Видишь, как случается? Санкции позволяли приговорить его и к шести, и к семи... Закон требовал пять. А дай я ему на год больше... И не сидели бы мы здесь и не жевали траву. Не успел, мерзавец, откинуться, тут же притянул к себе все исподнее городского криминала. Тут тебе и Седой, и пальба, и картина Гойи!

– Пермяков интересную вещь обнаружил в биографии немца, – отвлекая Антона от неприятных мыслей, проронил прокурор. – Оказывается, герр Бауэр состоял в экспедиционном корпусе сил НАТО с девяносто пятого по девяносто восьмой год. Его часть дислоцировалась... Где ты думаешь?

Струге пожал плечами.

– Официально и не узнаешь. Покрыто завесой тайны, как и положено. Но мне становится понятным, почему Бауэр, впервые оказавшись в Тернове, первое, на что обратил внимание, это на сербский флаг.

– И что? – Струге пытался понять ход мыслей Пащенко.

– То, что он сразу определил принадлежность символа. А почему? Да потому что когда у тебя перед глазами много месяцев подряд мелькают то сербские стяги, то македонские, то боснийские, волей-неволей приходится их различать, чтобы не ударить по своим. Теперь понятно? Бауэр был там же, где был Хорошев! На Балканах! А единственное, зачем Валя приглашал нас в кабак, была цель выяснить, как идет ход расследования убийства Бауэра! Ведь больше никаких тем от нас не исходило, верно? Хорошева интересовал именно случай в гостинице, о котором мы не поведали «федералам»! Кстати, я тогда побоялся, что ты проколешься...

Струге признался, что думал в то утро о том же. Едва от них в сторону рябого и его товарища отошла бы информация о том, что судья и прокурор затронули тему убийства в гостинице человека, как у тех тут же появилась бы блестящая возможность зацепить обоих на «сливе» оперативной информации криминальным структурам. Читай – государственной тайны, ибо сведения следственного характера имеют статус именно государственной тайны. Собственно, никакого «слива» не было и быть не могло, однако слова рябого о «соусе, под которым можно подать съемку в ресторане», Струге помнил. Он до сих пор не придавал значения тому, что тема убийства Бауэра была единственной, которой интересовался Хорошев. Потом, когда ему стало известно о полной «темноте» в перспективах расследования убийства, он отбросил тему в сторону и тут же принялся веселить Струге и Пащенко рассказами о страстности сербских девчат.

Пащенко был прав. Бауэр заинтересовался флагом, потому что все стяги бывшей Югославии знал наизусть, а Хорошев интересовался Бауэром, потому что тот был на Балканах.

– А тебе не кажется, что дороги Валентина и Франка пересеклись в том самом девяносто девятом? Тогда, когда наши вошли в приштинский аэропорт и там надолго задержались? – Вадим смотрел на Струге, бегая по его лицу глазами. – Дружище, а ведь Бауэр-то за картинкой приехал...

Николай Иванович Полетаев находился в состоянии, близком к отчаянию. Его «контакт» подсказал, что со дня на день поступит звонок и ему сообщат место, время и имя человека, прибывшего в Тернов за «Ныряльщиком» Гойи. Время шло, а человек не появлялся. Сейчас он благодарил себя за то, что оставил для «контакта» номер не домашнего телефона, а сотового. Что теперь происходило в доме на окраине города, оставалось только догадываться. Сейчас его, конечно, разыскивает милиция, прокуратура, кто там еще?.. Потом можно будет сослаться на страх, на желание уберечь себя и этим объяснить свое странное отсутствие в тот момент, когда его дом был разорен посредством вооруженного нападения. Но это должно случиться потом, когда «Ныряльщик» будет передан курьеру, а счет Николая Ивановича потяжелеет на несколько миллионов долларов.

Если ревнивые до службы менты успеют добраться до Полетаева раньше, погибнет все дело. Задержат кого-то из банды этого Хорошева, тот даст показания относительно причины, которая подвигла отставного подполковника совершить налет, и тогда все пропало. Первый вопрос, который будет задан Николаю Ивановичу, когда он будет допрашиваться в качестве потерпевшего: «Где Гойя, гнида?» Стоило ли ради такого конца так рисковать? Проще было прикинуться идиотом и выбросить картину Хорошеву в форточку задолго до того, как он стал спрашивать о профессионализме охранников дома. Издевался, сука...

Но где же этот курьер?!!

Уже почти сутки Полетаев сидел на даче Уса и стакан за стаканом пил вино из запасов своего помощника. Уже дважды он связывался с «контактом», и тот неизменно отвечал ему: «Не нужно волноваться. Человек уже в городе. Когда подойдет срок, я дам вам знать о времени и месте».

Волноваться Полетаев стал еще больше в девять часов вечера, когда в местных криминальных новостях прыщавый журналист рассказал об убийстве в гостинице «Альбатрос», случившемся несколько дней назад, какого-то приезжего немца. Некоего Франка Бауэра, приехавшего в Тернов заключать контракт с местными бизнесменами на открытие в городе сети закусочных. Услышав о таком казусе, Николай Иванович грязно выматерился и окончательно потерял терпение. Сорвав рубку, он набрал номер телефона своего человека в третий раз.

– Держите себя в руках, Полетаев!! – По голосу абонента чувствовалось, что Николай Иванович своими конвульсиями вывел из состояния равновесия даже его. – Я что, не слежу за событиями в городе?! Если бы этот баварец имел отношение к нашему делу, вы бы уже давно были поставлены об этом в известность!

Это сообщение успокоить Полетаева не могло. Старый мошенник, он давно перестал верить людям на слово. Единственное, чему он доверял, были денежные знаки и собственный ум. Последний ему сейчас подсказывал, что блестящим его положение назвать было нельзя. На самый крайний случай у него была подстраховка в лице директора банка, где он хранил картину. Орехов Виктор Игнатьевич начинал вместе с Полетаевым с выворачивания карманов отпускников и нефтяников в одесских ресторанах. Потом их пути разошлись: один увидел собственное благополучие в банковском бизнесе, чему способствовали старые связи в столице, а второй продолжил облапошивать граждан, только теперь уже на более профессиональном уровне. С Ореховым была договоренность, которая должна была реализоваться в самом крайнем случае. В том самом, если Николая Ивановича Хорошев либо кто-то другой выловит, помучит, выяснит местонахождение Гойи, после чего привезет Полетаева в банк. За шкирку. Пыток Полетаев не выдержит, он это знал. И был уверен в том, что после того, как «Ныряльщик» перейдет в чужие руки, его обязательно умертвят. Когда на кону стоят три с половиной миллиона, никто не станет оставлять за своей спиной свидетелей.

Если это произойдет и Полетаева привезут под конвоем в банк, он скажет, что допуск в хранилище ему нужно получить только у директора, потому что в противном случае это вызовет у него подозрение и он, в свою очередь, вызовет милицию. Рисковать никто не станет – кто знает, какие наработки в отношениях существуют между Полетаевым и директором? – и его доставят пред очи Виктора Игнатьевича. И в этом случае Полетаев обратится к Орехову: «Здравствуйте, Петр Константинович! Мне бы в хранилище попасть». Тот улыбнется и немедленно даст команду впустить Пролета в святая святых. Пока Николай Иванович будет сидеть в подвале банка на стуле и вытирать платком пот, Виктор Игнатьевич вызовет милицию. Что грозит в этом случае Полетаеву? Только конфискация «Ныряльщика». Зато будет дарована жизнь. Если же Полетаев явится в банк по собственной инициативе, он назовет Орехова его правильным именем.