— Какой же ты упёртый! А что ты делать будешь, если тебя в подворотне поймают и ножом пырнут? А?

— Не поймают… И не пырнут… — отрицательно мотаю головой я.

Седой хоть и крыса, но мозг у него есть, а голова пока ещё на плечах. Я понимаю, что это было предупреждение, месть за тот случай, когда я унизил его и начистил ему морду. Месть за то, что я увёз его жену и сына, не удостоив его оправданиями, и разорвал наш контракт. Следующим этапом и жирной точкой в наших с ним отношениях будет разговор.

— Вань, не лезь ты… Ладно? Сейчас узи-шмузи сделают, и я домой. Мы сами с ребятами разберёмся. Тут никак по-другому. Понимаешь?

Иван стискивает зубы и кивает. Его всегда настораживала моя связь с криминальным миром, но он не лез и знал, что именно эта сторона моей жизни однажды спасла его шкуру.

Согласившись со мной и заявив, что за это его не погладят по головке, Иван всё-таки выписывает мне направления, и я медленно бреду к лифту, чтобы поскорее завершить весь этот кошмар с осмотрами и поехать домой.

УЗИ делают быстро, как, впрочем, и рентген… Терпеть не могу все эти медицинские осмотры, а когда твоя жизнь в последние месяцы напрямую связана с ними, это всё бесит ещё сильнее. Мне хочется как можно быстрее забыть о больницах и услышать заветное: «полная ремиссия». Иван говорит, что всё пока идёт просто идеально, но нужно будет смотреть анализы после последней химии. Совсем скоро.

Мне даже страшно представить, что будет, когда случится это «скоро». Как мы будем жить дальше, когда Малую и пацана выпишут? Сейчас я понимаю, что отнять ребёнка у матери не смогу. Егор любит её… А ко мне он до сих пор относится с осторожностью, и я не хочу пугать его. Я и так отнял у него отца и, наверное, он скучает по Седому. А эта бесчувственная тварь даже не попыталась узнать, как у него самочувствие и заглянуть к нему. Почему он вообще повёл себя так, словно с цепи сорвался? Может, снова повздорил с Малой? Спросил бы я у неё, но не хочу сталкиваться с ней. Не хочу, а всё равно спускаюсь по лестнице и бреду мимо их палаты по коридору, чтобы заглянуть в небольшую щель, чтобы убедиться, что они в порядке. Проклятый мазохист. Мог бы успешно спуститься на лифте и поехать домой, чтобы отдохнуть, чтобы обдумать всё хорошенько и успокоиться, но нет, я вскрываю больные мозоли, отрываю их снова и снова.

Егор спит, а Тоня шепчет что-то себе под нос и держит руки на груди, словно молится. Наши взгляды на мгновение пересекаются, и она подскакивает на ноги. Зря… Я не хотел общаться с ней. Не хотел видеть её. Не хотел слушать её голос и нелепые оправдания. А зачем тогда пошёл мимо их палаты? Малая выбегает в коридор и останавливается слишком близко от меня.

— Как ты? — спрашивает она дрожащим голосом и смотрит на меня из-под опущенных ресниц.

— Тонь, вот только не надо паниковать… Я не сахарный, жить буду. Понимаешь?

Она поджимает губы и принимается кивать.

— Прости. Это я во всём виновата. Наверное, я слишком долго игнорировала Женю: мне следовало ответить на его звонки и объясниться перед ним. Я не хотела, чтобы всё закончилось именно так…

— А чего ты хотела? — всё-таки не выдерживаю я, теряю самообладание и хватаю её за плечи.

От резкого движения у самого всё тело начинает ныть, но я стискиваю зубы и терплю. Смотрю на неё и жду хоть слова оправдания.

— Ну? Чего ты хотела, Малая, когда сбежала от меня? Когда решила растить моего ребёнка с какой-то скользкой тварью? О чём ты думала вообще? Может, хотя бы теперь скажешь мне правду?

Из соседней палаты выглядывает встревоженная мамочка, раскрывает рот, но я окидываю её таким убийственным взглядом, что она моментально тушуется и прячется за дверью, закрывая её, кажется, даже на защёлку.

Я стараюсь говорить как можно тише, но как получается… Внутри кипят самые противоречивые эмоции из всех тех, которые могут там быть. Я зол и в то же время жажду докопаться до истины, как побитый зверь, раны которого может залечить только правда.

— Правду! Говори мне правду, Малая, потому что я устал жить во лжи! Мне надоело озираться по сторонам и копаться в себе! Ты спала со мной, а сама была невестой Седого? Ты знала, что мы с ним друзья? Или ты мне изменила с ним, и там тебе понравилось больше? Говори!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Правду! Говори мне правду, Малая, потому что я устал жить во лжи! Мне надоело озираться по сторонам и копаться в себе! Ты спала со мной, а сама была невестой Седого? Ты знала, что мы с ним друзья? Или ты мне изменила с ним, и там тебе понравилось больше? Говори!

Наверное, я сжимаю пальцы сильнее возможного, потому что она прикладывает немало усилий, чтобы вырваться из моей хватки и принимается молотить меня кулачками в грудь, где и без того всё болит после пинков этих упырей. С ними я ещё разберусь, но пока настал момент истины, и мы с Тоней просто обязаны расставить всё по местам.

— Я любила тебя! Тебя одного, а ты! Ты сам всё испортил! Если ты бы не испортил, мы могли быть вместе! Мы бы вместе растили сына и, возможно, эта болезнь не затронула бы его! Слышишь? Это ты во всём виноват! Только ты! — хрипящим голосом вперемешку со всхлипами кричит она, царапая себе горло, продолжая вымещать свою злость на мне. — Ты изменил мне! Я всё видела! С какой-то жалкой рыжей доской! Я видела вас в сауне, где вы спали, измождённые своим интересным занятием! Если бы не отец, я бы никогда не узнала о твоих изменах, но в тот день у меня открылись глаза на правду! На твоё истинное отношение ко мне! Это ты! Только ты всё испортил!

Меня прошибает разрядом молнии и начинает знобить, как при сильной лихорадке. Я ослабляю хватку, и Малая вырывается из моих рук, она отходит на несколько шагов, прижимается к стене, обхватывает себя руками и плачет. Она сказала правду, и события прошлого начинают мелькать в голове. Сауна… Когда она могла видеть меня в сауне? Ещё и с другой? Я не изменял своей Малой никогда, таскал пояс верности, если можно так сказать, потому что мне её одной с лихвой хватало. Зачем мне другая, если от такой любимой и родной Малой сердце билось в груди с такой силой… Я задыхался все годы без неё, мучаясь и думая, что сделал не так, где именно допустил ошибку, и вот теперь раскрывается правда, от которой…

Я начинаю смеяться в голос, потому что меня охватывает самая настоящая истерика. Боль в рёбрах совсем не помогает ослабить смех.