Федор распределял их по куреням. Попал в один из куреней и бывший крепостной Митрий…

Ночью на обрывистом берегу Кубани состоялось совещание главарей бунта. Тут не было ни генералов, ни полковников, не было и старшин. Здесь, на траве, по-турецки поджав ноги, при ясном свете луны сидели люди в изношенных свитках, с тяжелыми, мозолистыми руками. Привел сюда Федор и Митрия. Среди вожаков мало было тех, кто ходил в поход на Каспий, – Дикун, Шмалько, Собакарь да Половой. Остальные были посланцы станичной бедноты, примкнувшей к смуте.

Говорили негромко, с уверенностью.

– Казаки не подведут, – басил Осип, – они дуже злые.

– Кубань вся за нас будет, – заверил седоусый казак Чуприна, служивший с Дикуном еще на кордоне.

Федор слушал, не перебивая. Неожиданно Митрий вставил:

– Кубань-то дело хорошее, да одной ей не продержаться. – Все насторожились. Митрий продолжал: – У царя солдат много, а казаков одних – что, тьфу! – Он сплюнул.

Собакарь вспыхнул.

– Ты что же, собачий сын, сам в казаки приписался, а нас поносишь?

Митрий спокойно возразил:

– Душно тут у вас. К нам идти надо. В губерниях крестьяне бунтуют, они нам подмога. А здесь пропадем мы пропадом.

– Экий ты, Митрий, горячий, охолонь трошки! – спокойно возразил Дикун. – Дай бог у себя дома управиться, а там видно будет. Чего загодя шкуру медведя делить…

– В своем приходе намолимся, а потом в чужой приход пойдем, – поддакнул Ефим.

Замолчали. От гор повеяло прохладой. Где-то далеко за Кубанью мерцал, вспыхивая и затухая, костер. Темной стеной смутно рисовался лес, почти вплотную подступающий к крепости.

– Осип! – нарушил молчание Дикун. – Пушки и порох в порядке держи, наготове… Всего можно ждать…

– Это верно! – поддержали все.

– А на вас, станичники, – обратился Федор к казакам, – вся наша надежда. Большое мы дело начали. Надумали мы скинуть своих атаманов и старшин, своих выбрать. Чтоб наше казачество вольным было. Чтоб была у нас своя, вольная казацкая Кубанская Сечь. А для этого должны мы немедля ехать каждый по своим станицам, народ созывать, атаманов скидывать да спешить сюда на помощь.

– Як пробудятся черноморцы, – поддержал Собакарь, – то там и донцы за оружие возьмутся. Они еще от прошлого не остыли[4].

Он встал. За ним поднялись и другие.

– Поклянемся, други, что крепко будем вместе держаться… – предложил Дикун.

И раскатилось над Кубанью:

– Клянемся!

Солнце, разорвав облачную дымку над буйной Кубанью, разбудило пестрый лагерь казаков. Лучи его пробежали по возам с поклажей, опоясавшим по старому казацкому обычаю весь стан. Расправив широкие плечи, поднялся Шмалько. Он положил мешок на воз, потом нагнулся, растолкал Полового.

– Ефим, подбери брюхо. Ишь, выкохал его, как у доброго кабана.

Ефим протер глаза, сел.

– Што за чертовщина приснилась мне, Осип? Ну, прямо, тьфу! Вроде подошел до меня козел и бодает…

– Ну?

– Ось тоби и ну. А у того козла, Осип, знаешь, чья была голова?

– Чья?

– Твоя!

– Тьфу! Были б у меня рога, я бы тебя так боднул, чтоб твое дурное сало из пуза вылезло, – смеялся Осип.

Они спустились к Кубани, умылись. Вытираясь рукавом свитки, Шмалько спросил:

– Ты думаешь, Котляревский оставит так все это? Он, вражий сын, наведет сюда солдат, попомнишь меня.

– Солдат хуже черта, – вставил Ефим. – То еще мой дед казал. Раз ночью почудилось мне, шо черт под окном. Кричу: «Дед, черт в хату лезет!» А он мне: «Не замай, абы не солдат!»

Подошел Митрий с незнакомым казаком. Под левым глазом у казака разлился огромный синяк.

– Это ж кто тебя угостил, станичник? – поинтересовался Шмалько.

– Атаман на прощанье.

Казак им рассказал:

– Незамаевцев я привел. Скинули мы своего атамана. Так он со схода и домой не заходил, сбежал.

– Добре! Добре! – кивнул Половой. – Только погано, што атамана упустили. Надо было его киями напоследок пощекотать. Ну да ничего, он далеко не уйдет, когда-то поймается…

– А где Дикун? – спросил казак.

Шмалько развел руками:

– Если не в лагере, так, значит, в крепости. Вчера весь день полки в порядок приводил.

– Эх, с такой силой да к нам, в Расею! – Митрий прищурился. – Вот бы ударили по барам-господам!

– А на шо она нам, эта Расея? Хай она само по себе, а мы сами по себе…

– Горазд ты, Ефим, баять! А хлебушек рассейский жуешь!

– Так то хлеб…

Переговариваясь, они пришли в лагерь. Горели костры, в подвешенных казанах варилась каша. Тысячи людей толпились возле костров, спали, шумели, разговаривали. Прислонившись спиной к колесу, пожилой длинноусый казак зашивал разорванную штанину. Другой, в стороне, точил саблю, раз за разом пробуя ее острие на огрубевшем ногте.

Посреди лагеря белела палатка. В ней Шмалько и Половой застали Дикуна и еще нескольких казаков. Густой синий дым от самосада застилал палатку.

– Думаем дня через четыре пустить сотни три по станицам, – пояснил им Федор. – Хай наших атаманов кругом ставят, а тех, кто сопротивляться будет, сюда гонят.

Неожиданно Дикун смолк, насторожился. Послышались крики. И вдруг весь лагерь загудел, словно встревоженный улей.

Поспешно поднявшись, Федор вышел из палатки. За ним последовали и другие.

– Вон, вон, смотрите! – кричали казаки.

Теперь уже ясно было видно, что к лагерю шел большой отряд. В степи клубилось быстро приближающееся облако пыли.

– Сдви-нуть во-зы! – громко, зычно крикнул Дикун. – Приготовить пищали! – Он повернулся к Осипу. – Бери коня и скачи в крепость. Оттуда пушками поддержишь!

Пушкари вскочили на первых попавшихся коней и помчались к крепостным воротам. Бывалые казаки быстро сдвинули возы, соорудив из них сплошную стену. Шумливый лагерь был готов к бою. Нависла напряженная тишина.

– Что это за войско? Не похоже оно на драгун! – размышлял Собакарь. – Если против нас, так что-то мало их…

– Они, Никита, в пыли растаяли, – пошутил Ефим, поудобнее пристраивая пищаль.

– Може, это вражий дозор? – высказал предположение Дикун. – А следом и другие появятся…

– Кто его знает, – пожал плечами Собакарь. – А все-таки это не драгуны! Вглядись лучше, Федор, посадка не драгунская, на седлах не приседают…