А что касается неверия в сам факт существования врагов советской власти, то тут впору уже мне задохнуться от неожиданности или возопить: «Я ошеломлен!» А кто же, по-вашему, два недавних покойника — Ельцин и Яковлев?

А за что три года тому назад неудачно пытались отправить к праотцам Чубайса? А почему забился в подполье Кох?.. Да вы читаете ли свою-то газету? Ярые «обличители» Советской власти до сих пор то и дело гарцуют на ваших страницах в образе то, допустим, непотопляемого и вечнозеленого Александра Ципко, то Владимира Лукина, а то даже Евгения Евтушенко. Правда, все без обреза.

* * *

Ну, а теперь о фрагментах…. Гамаюнов рассказывает нам, как «гнали священников и так называемых кулаков в Сибирь и на Колыму — умирать». Нет, не на Колыму, а в Казахстан, на Урал, в Новосибирскую область. Но, конечно, умирали. Однако не только, как уверяет так называемый шеф. В первое время смертность в спецпоселениях была выше, чем в целом по стране, в 1933-м голодном году превысила 13 %, но уже в следующем 1934-м упала до 3,7 %, а в 1935-м рождаемость превзошла смертность. К слову сказать, примерно так же обстояло дело и с высланными во время войны некоторыми народами.

Следующий фрагмент. Цитирует Ю. Жукова: «При Сталине никого только за то, что он верующий — никто не арестовывал». От этих слов т. Гамаюнов опять задохнулся. Он, видимо, рассуждает так: коли церкви разрушали, закрывали, превращали в склады — а это, увы, действительно было, — то как могли не сажать «только» верующих?!

Между тем, самой главной причиной закрытия церквей были не козни большевиков. Ведь православная церковь была в царской России государственной и получала немалые субсидии. Так, по бюджету 1917 года на ее долю приходилось более 65 миллионов рублей. А Советская власть приняла закон об отделении церкви от государства. И тогда у церкви вдруг остался один источник — лепта прихожан, число которых резко уменьшилось. Содержать церкви стало не на что, они приходили в упадок. Что было делать с опустевшими церквами, поступавшими на бюджет местных Советов? В них устраивали клубы, склады, хранилища, притом часто отнюдь не всегда по причине безбожного мракобесия. Но, конечно, и это вызывало протесты, притом — порой даже у самых убежденных атеистов, каким был, например, знаменитый нобелевский лауреат академик И.П. Павлов, который предостерегал главу правительства В.М. Молотова от «большой государственной ошибки» в этом вопросе. О нем, впрочем, рассказывают, что из стариковского фрондерства он носил царские ордена и картинно крестился у каждой церкви, мимо которой проходил.

Вот еще примечательный эпизод того времени. Прихожане одной из церквей Петрограда 21 января 1921 года обратились в Наркомюст с просьбой отменить решение какой-то инстанции о превращении их церкви в клуб. Копию своей просьбы они, надо полагать, передали всероссийскому ходатаю той поры Максиму Горькому, а тот — Ленину. И вот уже 27 января Ленин пишет Петру Ананьевичу Красикову, заведующему отделом культов при Наркомюсте:

«Тов. Красиков! Эту просьбу передал мне A.M. Горький. Удобно ли, даже при особых условиях, превращать церковь в клуб? Есть ли налицо какие-либо особые условия? Не лучше ли отменить и вернуть церковь? Разберитесь, пожалуйста, и разузнайте повнимательнее, а мне пришлите краткое сообщение об итоге.

Ленин».

Думаю, при чтении этого документа у т. Гамаюнова опять перехватит дыхание и екнет селезенка. Ну что тут поделаешь…

Да, церковь отделили от государства, но между разделившимися нередко возникали конфликты. Надо бы вам знать, что 1-й Всероссийский Поместный Собор (авг. 1917 — сент.1918) объявил Октябрьскую революцию «пришествием антихриста». И поначалу духовенство в большинстве своем поддержало это. Церковная печать призывала верующих вступать в ряды белых армий, и возникли «батальоны Богородицы», «полки Иисуса», дружины «Святого креста»…

Есенин в 1924 году рисует такую беседу монахов, возможно, бывших воителей этих полков:

Говорят, забыв о днях опасных:

«Уж как мы их… Не в пух, а прямо в прах…

Пятнадцать штук я сам зарезал красных.

Да столько ж каждый, всякий наш монах…»

Со временем положение, слава Богу, изменилось. Патриарх Тихон, поняв, что народ за Советскую власть, переосмыслил свою изначальную враждебную позицию и в завещании, написанном в день смерти 7 апреля 1925 года, призвал верующих к примирению и сотрудничеству с новой властью.

Пожалуй, удивляться надо не тому, сколько церквей в той буре было разрушено, а тому, сколько сохранилось. Они действовали, и верующие беспрепятственно посещали их не только на Рождество и Пасху. Я лично видел это и в родной тульской деревне Рыльское, и в московском Измайлове, когда оно было еще селом, и в Богоявленском соборе, что в Елохове, мимо которого особенно часто ходил и проезжал, когда учился в Бауманском училище (МВТУ), а позже — в Энергетическом институте. Шли и шли верующие, а рядом — ни одного, т. Гамаюнов, «воронка». И еще в 1920-м не тащили же в кутузку Блока за то, что у него

В белом венчике из роз

Впереди — Исус Христос.

Впереди чего? Отряда красноармейцев.

В 1943 году Сталин пригласил высших иерархов церкви и все их просьбы: от разрешения колокольного благовеста до восстановления патриаршества, — удовлетворил, и даже с весьма существенным превышением.

* * *

Но, конечно, среди репрессированных были и верующие, и священнослужители, и несправедливо осужденные. В чистом-то виде, друг Аркадий, редко что на белом свете встречается. Но тут приходит на ум Баклушин из «Мертвого дома». Его спросил кто-то, за что он угодил на каторгу. За любовь, говорит, за чистую, пламенную любовь. Собеседник усомнился: ну, за это-де сюда не посылают. Правда, говорит смущенно Баклушин, я при этом еще одного немца убил. Так, посудите сами, можно ли за немца — на каторгу?!

В развитие этого сюжета т. Гамаюнов пишет, что при Сталине «всем (!) инакомыслящим за их проповеди вменялась уголовная статья о подрыве существующего строя». Например? И тут нет примера. Опять привожу свои. Вот лично мне знакомые фигуры литераторского мира: академик Д.С. Лихачев, очеркист О.В. Волков, сочинители Л.Э. Разгон и А.И. Солженицын. Как показало время и их писания, все они люто ненавидели Советскую власть и приветствовали контрреволюцию. Последний из названных был осужден по ст. 58–12. Надо думать, что и остальные — не за ограбление пивных ларьков. «Подрыв существующего строя», говорите? А как иначе назвать «проповедь» во время войны офицера действующей армии, который рассылает знакомым письма и в соседнюю армию, и в тыл, в коих поносит государственное и военное руководство страны? За такие «проповеди» в такой обстановочке в любой стране схлопочешь — мало не покажется. Во всяком случае, сам осужденный признает, что загребли его совершенно справедливо… Кстати сказать, все названные мученики ГУЛАГа дожили чуть не до ста лет.

И тут пора сказать о самом примечательном в выступлении т. Гамаюнова. В подтверждение одного события прошлого он приводит тот довод, что место этого события «посетили президент и Патриарх». Ну, правильно, посетили. А может возложение президентом венка к могиле Маннергейма служить выражением подлинного отношения к покойнику нашего народа, против которого тот воевал дважды? А выразил ли Патриарх подлинные чувства русских людей, когда почему-то от их имени принес извинения немцам?