Мечты Витте в итоге полностью сбылись, и в августе 1905 года именно он подписывал мирный договор (фактически капитуляцию) с японцами. Ну а сразу после возвращения в Петербург он встретился с делегатами Всероссийского железнодорожного союза, который непосредственно руководил забастовкой на железных дорогах. Требования бастующих удивительно совпадали со взглядами самого Сергея Юльевича! Товарищи требовали созыв Учредительного собрания на основе всеобщего, равного и тайного голосования, отмены усиленной охраны и военного положения, свободы стачек, союзов и собраний, 8-часового рабочего дня. В общем, текст требований во многом совпадал с петицией Гапона. При этом авторитет Витте среди трудящихся был очень высок, они обращались к нему не только как к представителю власти (хотя занимаемая им должность в тот момент была скорее формальной), но и как к будущему главе правительства, а возможно, даже президенту демократической России!

Вскоре уверенный в себе Витте представил царю проект манифеста. Основными его положениями были: отмена всех исключительных положений, введение свобод и равноправия всех граждан, конституции в смысле общения царя с народом на почве разделения законодательной власти, бюджетного права и контроля за действиями администрации, расширение избирательного права, автономия Польши и Грузии и даже экспроприация частной земельной собственности. При этом, как и гапоновская петиция, проект Витте фактически являлся ультиматумом. Только в отличие от малообразованного попа граф снабдил ее всевозможным либеральным пафосом. «Цель поставлена обществом, значение ее велико и совершенно несокрушимо, ибо в этой цели есть правда, – говорилось в документе. – Правительство поэтому должно ее принять. Лозунг „свобода“ должен стать лозунгом правительственной деятельности. Другого исхода для спасения государства нет. Ход исторического процесса неудержим. Выбора нет: или стать во главе охватившего страну движения, или отдать ее на растерзание стихийных сил… Россия переросла формы существующего государственного устройства… Пока еще есть возможность – надо даровать конституцию, иначе народ вырвет ее!»

Появись подобная записка в начале года, Витте вполне мог бы получить статус «бунтовщика» и «предателя». Война идет, а вы тут царя шантажировать вздумали?! Теперь ситуация изменилась, война была позорно проиграна, а страна практически парализована. Как и предсказывал Витте, «безобразовская клика» приуныла и впала в панику. Оставалось только заставить царя подписать манифест…

Ни одно решение в своей жизни Николай II не принимал без давления со стороны своего окружения. В силу своих природных особенностей и глупости он в принципе не мог ничего решить сам. Чем важнее было решение, тем больше требовалось давления. В иных условиях заставить царя фактически подписать приговор самодержавию, которое завещал ему беречь покойный папаша, было вряд ли возможно. Но в данном случае ореол спасителя Витте, только что привезшего в страну «почетный мир» с Японией, сыграл свою роль. «Представлялось избрать один из двух путей – назначить энергичного военного человека и всеми силами постараться подавить крамолу, – писал царь своей матери. – И другой путь – предоставление гражданских прав населению, свобода слова, печати, собраний, союзов и т. д… Витте горячо отстаивал этот путь. И все, к кому я обращался, отвечали мне так же, как и Витте… Милая мама, сколько я перемучился, ты представить себе не можешь. Единственное утешение, что такова воля Божия…»[28] «Либералами» неожиданно стали даже те, кого, наоборот, прочили на роль диктаторов. 17 октября Николай принимал своего дядю – великого князя Николая Николаевича и уже не первый раз предложил ему взяться за подавление революции. Однако тот внезапно выхватил револьвер и заорал: «Или я сейчас же застрелюсь, или ты подпишешь!» В итоге царь все-таки подписал, как он изволил выразиться, «страшнейшее решение». Ну а счастливый Сергей Витте тотчас схватил подписанную бумагу и побежал (точнее, поплыл) отправлять ее в печать. Пока царь не передумал! «Подписал манифест в 5 часов, – записал Николай в дневнике. – После такого дня голова сделалась тяжелой и мысли стали путаться».

Манифест 17 октября вызвал в огромном и разношерстном русском обществе неоднозначную реакцию. Одни приняли его за полную капитуляцию царя, другие за сигнал к тому, что забастовки и стачки теперь закончатся, поезда снова поедут, а из водопровода потечет вода. Третьи посчитали манифест доказательством «доброты царя» и того, что он по-прежнему лучший друг народа, четвертые «торжеством еврейства» и крамолы. Добились-таки своего, гады! «Но в провинции почти везде картина была одна и та же: в Киеве, Кременчуге, в Одессе и т. д. 18 октября происходили революционные демонстрации: люди с красными флагами праздновали свою победу, поносили власть, рвали царские портреты в городских зданиях, устраивали сборы „на гроб Николаю II“, призывали народ к дальнейшей борьбе», – писал С. С. Ольденбург[29].

Однако навстречу революционной волне, которая в тот момент, как казалось, достигла своего пика и разбилась о внезапно возникший перед ней мол в виде царского манифеста, внезапно поднялась волна антиреволюционная. Так, в Нежине, где центром революции был Филологический институт, толпа крестьян из окрестных деревень собралась 21 октября у собора, направилась к институту и потребовала, чтобы студенты и евреи пошли за ней с портретом царя, встали на колени и поклялись более не бунтовать против государя. А в Томске после революционной демонстрации огромная толпа осадила демонстрантов в здании городского театра. Те открыли огонь, в итоге здание было подожжено и погибло около 200 человек. Антиреволюционные и антисемитские выступления прошли в Симферополе, Ростове-на-Дону, Саратове, Казани, Ярославле, Туле, Кишиневе и других городах. «Кровь несчастных жертв, весь ужас стихийного разгула – падает на голову тех безумцев, которые вызвали взрыв и так безумно оскорбили народную святыню (царя. – Авт.)», – писала консервативная газета «Киевлянин» 19 октября. Именно в это время, а вовсе не в 1918 году в России взошли первые ростки будущей Гражданской войны!

И все же поборников оплеванной «народной святыни» оказалось немного, их выступления напоминали лишь кратковременную вспышку. Уже вскоре в Царстве Польском начались массовые демонстрации с требованиями широкой автономии и даже независимости. А в Финляндии началась своя всеобщая забастовка, да такая, что генерал-губернатор князь И. М. Оболенский вынужден был эвакуироваться из Гельсингфорса на броненосец «Слава» – родной «брат» погибших в Цусимском сражении новейших линкоров, стоявший у Свеаборга. Между тем флот тоже стал ненадежным местом. 25 октября взбунтовались матросы сразу нескольких экипажей. Правда в море не выходили, а разбежались по городу, где произошло несколько убийств, грабежей, а потом началось повальное пьянство. Два дня главная база Балтфлота находилась во власти взбунтовавшейся матросни. А 30-го числа на противоположном конце империи – во Владивостоке восстали толпы запасных, ждавших отправки на родину. Два дня в городе происходили грабежи и поджоги, попутно досталось китайцам и корейцам.