не мучила – она пошла в отца, такая же бесчувственная эгоцентричная стерва.

Я знал только человеческий мир, жестокий и извращенный, ограниченный белыми стенами и клаустрофобным окном. Врачи в нем хладнокровно перебрасывались фразами с пациентами, медсестры косились на нас, прикованных к больничным койкам, с жалостью, за которую им хотелось расцарапать лица. Мне с трудом удавалось сдерживать желание схватить одну из них за запястье и сломать кость. В воздухе витал мерзкий запах медикаментов и крови, напоминающий о скором окончании бренного срока.

Я никогда никого не обнимал. Никто не обнимал меня. Даже тепла не доводилось чувствовать как такового. На последнем ударе сердца я ощутил облегчение – новую кровь, текущую по венам, заполненную солнечным светом, полное обновление истощенного организма. Я стал живым подтверждением чьего-то утверждения: «Чудо приходит только к тем, кто его уже не зовет». Внезапно, неожиданно, но стал.

Щуплого умирающего мальчика за стеклом больницы больше не было. Комната опустела, и спустя некоторое время в нее заселили кого-нибудь еще – такого же несчастного. Сейчас он, может быть, уже умер.

Я тоже страдал, ждал конца, но вместо него получил перерождение.

Я единственный достиг абсолютной свободы. Мог раствориться в тумане. Когда угодно, но не сейчас, потому что сейчас в этом городе слишком интересно. И рано давать Матери, драгоценной благодетельнице, подарившей мне свою кровь и жизнь, понять, кем я являюсь на самом деле.

Но, невзирая на свободу, которой мне столь нравилось кичиться перед Гери и Изенгрином, некоторые вещи, выводящие из себя простых людей, порядком доставали и меня. И одной из таких вещей был будильник. Маленькая тварь не могла оставить равнодушным никого.

Попасть в цель было несложно. За годы, проведенные в этом городе, я успел наловчиться одним пинком сбивать тварь и отправлять ее в продолжительный полет, оканчивающийся столкновением с дверцей шкафа. На ней красовалось множество царапин и более глубоких борозд. Звук удара пробуждал быстрее и гораздо приятнее, чем противный писк.

Под одеялом зашевелилось тело. Судя по всему, женское. Скорее всего. Парней у меня не бывало уже очень давно.

– Чего ты громыхаешь? Спать хочется, выходной!

Да. Женское.

– Ох, прости… эм-м-м… – в памяти замелькало множество имен, одно причудливее другого. И кто такие прозвища людям дает? Озвучь весь этот набор незнакомцу, подумает, что я персонажей любимых фэнтезийных сериалов перечисляю. Я отогнул край одеяла, чтобы увидеть лицо вчерашней подруги – та что-то возмущенно проворчала, – и победно закончил: – Изольда.

Она неловко укуталась в простыню, огляделась в поисках одежды, выудила из-под кровати белье. Я тем временем поставил на место будильник, обзаведшийся еще одним увечьем, натянул джинсы, когда она равнодушно осведомилась:

– Я так понимаю, мой номер тебе не нужен?

– Ты мне уже нравишься. Да, ты права, не нужен. Уматывай, пока моя мать не вернулась.

– Вообще-то, она уже вернулась.

– Когда?..

Она безразлично пожала плечами:

– Часа два назад. Зашла в комнату, увидела, что я проснулась, и попросила меня передать тебе, что нужно забежать к Изенгрину. Дело типа срочное и не терпит отлагательств, так что, только глаза продерешь, руки в ноги и вперед.

– Что, так и сказала?

– Нет, конечно, – фыркнула Изольда. – Перефразировала слегка, что такого. Но могу и дословно, если так надо.

– Да уж спасибо, обойдусь. Собралась? Брысь.

Сделав непроницаемое лицо, она закинула за спину портфель, валяющийся в кресле, и исчезла.

Солнце сегодня светило странно – то скрывалось за тучами, напоминающими встрепанные космы, то выбиралось из их плена. Ненавижу такой свет – беспорядочный, сумбурный. Уж лучше, когда постоянство – либо мрачно, либо по-сказочному позолочено.

В погоду мутную и непонятную, когда в любое мгновение может пойти дождь или град, а дорожка к автобусной остановке превратиться в каток, самый лучший вариант – это сидеть дома, попивая какао. Забраться под плед, устроиться в подушечной ямке и подремать, задернув шторы. Но ведь нет! Даже в такой чудесный выходной ты обязательно кому-то нужен.

Порой кажется, что следует оборвать все связи и уехать на необитаемый остров. Научить говорить попугая и наслаждаться его безобидным обществом, лежа на пляже и попивая пресную воду из большого зеленого листа. Забудем о минусах вроде ураганов, штормов и туземцев-каннибалов…

На кухонном столе расположилась тарелка, накрытая маминым любимым расшитым полотенцем. Я приподнял ткань и заглянул внутрь – салат и пара пирожков. Постаралась специально ради меня – самой ей еда не необходима. Но готовит она хорошо. И как за тысячи лет сноровку не растеряла?

Жуя насыщенно-фиолетовый лист, я заварил чай и хотел было нормально позавтракать, как услышал трель телефона. На той стороне провода раздался нейтральный до тошноты голос Изенгрина:

– Солейль?

– Пока что, – демонстративно дожевал кусок я.

– Нужно срочно поговорить. Приходи в логово.

– Ты за кого меня держишь? За собачку на коротком поводке? Вожак.

– Нет, Солейль, я держу тебя за единственного человека, которому могу довериться в сложившейся ситуации.

Улыбка сама расползлась по лицу. Ну как такому можно отказать?

– Ладно, – буркнул я. – Буду через пятнадцать минут, мой Господин.

– Не ерничай. Ты не среди лисов.

Будто это кого-то волнует. Свои змеи есть и там, и там.

На улице было холодно до неприличия. Конец января, половина зимы позади, пора бы и потеплеть немного, но снег покрыт коркой льда, из-за чего хрустит под массивными подошвами сапог, а ветер приносит не долгожданное весеннее облегчение, а усугубляющиеся оледенения.

Слава богам, до логова только десять минут. Город маленький, особо не спрячешься. Порой это плюс, иногда минус. Чаще все же плюс, по крайней мере, пока не начались активные боевые действия между Лисом и Волком. А до них, судя по всему, совсем недолго – приезд этой новенькой, Хель, перевернул все вверх дном. Лис всполошился, Волк встрепенулся, помощники стали дерганые. Такое ощущение, что все что-то знают или по меньшей мере чуют, и только я один в неведении, хотя Изенгрин рассказывает мне гораздо больше, чем тому же Гери.

И что все нашли в этой Хель? Простая девка, каких много, да еще и наглая, строптивая и глупая. Ходит как привидение, мрачная и совершенно непривлекательная. Таким стоит забиваться в свои углы и не высовываться, а она всех взбудоражила. И как умудрилась? Смотрит как загнанный зверь. Язвит по малейшему поводу, раздувает из мухи слона – вон какую трагедию разыграла из-за одного удара мячом! Ничтожество.

И всем от нее что-то нужно. А она ни сном ни духом.

Еще бы самому узнать, что от нее нужно Волку и Лису. Вдруг она «ключ к Апокалипсису»?

Логовом Изенгрин называл однушку