А тут – эти клыки-бивни, едва ли не больше хвоста.

А ещё Лидия Альбертовна вспомнила какой-то Новый год, когда она ещё ходила в школу, но заболела ангиной, и отец уложил её в постель. У

Лиды был сильный жар, но она не могла уснуть и ворочалась в тишине, а за дверью стоял накрытый стол, горели свечи, по телевизору шёл

"Голубой огонёк": папа в ту ночь привёл к себе женщину, и они праздновали там праздник. И только один раз зашли к ней с бенгальскими огнями, пожелать спокойной ночи или измерить температуру.

А больше не приходили. Наутро температура прошла, хотя горло всё ещё болело.

И папа кормил её таблетками и давал пить горячий чай с малиновым вареньем.

И обещал купить велосипед. Но, кажется, так и не купил.

Или купил?

Этого Лидия Альбертовна теперь уже вспомнить не могла.

Кажется, всё-таки не купил, иначе бы она вспомнила.

А так только обида осталась. Чай на донышке.

Только стеклянная куколка без запаха. Теперь пылится на антресолях, ненужная.

Вот и у Данилы она подарок тогда, в темноте, не в взяла.

Куда же он дел-то его? – вдруг заинтересовалась Лидия Альбертовна, запереживала.

Ну, ничего, он парнишка шустрый, найдёт другую дурёху, всучит идола грязных игр. К ней теперь это не относится.

Ох, как относится, хотя бы себе не лги!

Она бы долго ещё так и простояла, качаясь вслед водорослям воспоминаний (официальная часть церемонии уже закончилась, люди разбились на кучки, где-то рядом Джон, буквально не отлипавший от лица собеседницы, продолжал размахивать широченными ручищами), если бы за локоток её не схватила Марина.

Лидия Альбертовна качнулась, взглядом точно прося помощи у Джона, но тот был глух и нем, только выразительная спина его, складки пиджака…

…Складки пиджака.

– Что такое? Не замечает? – то ли глумливо, то ли участливо спросила переводчица.

Лидия Альбертовна молчала.

– Вы знаете, Дан, как, разве вы не знаете, что его зовут Дан? Ну вы меня удивляете, Лидия Альбертовна, я ж вас знакомила вчера. Или вы так на него запали, что и не запомнили ничего?

– Дан? По-русски, значит, Денис?

– Скорее, Данил. Вчера, когда мы отправили вас в отель, Дан пошёл провожать меня ну и остался ночевать: дело было позднее, короче, все дела…

– Данил?

– Или Даниил, какая разница. И выяснилось удивительное qui pro quo, он принял тебя за другую, – неожиданно Марина перешла на "ты".

– То есть как это?

– Ну, решил, что ты – полубезумная миллионерша, участвующая в мировом турне Ван Гога картинами из своего собрания. Я так смеялась…

– Что же тут смешного?

– Дан – жиголо, он гоняется за богатыми тётками, а потом живёт на их содержании. Вчера он хотел к тебе прицепиться, поживиться за твой счёт.

– Как это? – Лидия Альбертовна не могла понять, о чём толкует переводчица.

– А вот так. Элитная тусовка. Только богачи и коллекционеры, никого постороннего, все знакомые. И вдруг появляется она, скромная, немного застенчивая мадама с миллионами на кредитной карточке.

– Но у меня нет кредитной карточки.

– Но он-то этого не знал! Хорошая компания, хороший отель, хорошие манеры, изысканный ум – в моём-то переводе вы даже и представить себе не можете, как были хороши, – снова перешла она на "вы".

– И что?

– Пришлось просветить кавалера.

– …

– Мы так смеялись… До самого утра. Со мной он был откровенен, так как он тут, типа, на работе, и я тут – тоже, типа, чужая. А сегодня, смотри-ка, снова вышел на охоту. Как думаешь, обломится ему эта престарелая сучка со вставными зубами?

– Марина, зачем вы так?

– Это ещё что. Слышала бы ты, что он говорил. А что он заставлял меня делать… Лучше и не вспоминать. – Марина фыркнула. – Но ты на него не обижайся, он плохо о тебе не говорил.

– Правда? – Лидии Альбертовне даже стало немного легче.

– Ну, в общем, да. – Марина наслаждалась всевластием. – Мы потом называли тебя незнакомка.

– Красиво…

– Да не очень. Это есть такой способ мастурбации. Называется

"Незнакомка". Прежде чем начать, необходимо сесть на руку, чтобы она, знаешь, затекла, отнялась, стала чужой. Как чужая. И вот только тогда начинать. Поразительный эффект.

Обратной дороги Лидия Альбертовна не помнила: самолёта, который был вечером, Ворошниной, которая напилась красного вина из пластиковой бутылочки и всю дорогу что-то говорила-говорила-говорила…

Кажется, про климакс.

Не помнила она и Москву, и Казанский вокзал, суету в метро и отправление поезда, сразу же забралась на верхнюю полку и уснула, проспала целый день, проснулась разбитая, больная.

"Куколка-балетница, вображуля, сплетница…" – крутилось в голове, ухало в ухе, отдавалось в висках.

Кажется, все эти дни она так ничего и не ела.

Или что-то всё-таки поела, но потом начало мутить, пришлось сунуть два пальца в рот.

Туки-туки-тук, стучало в висках, грусть-тоска меня съедает, без конца шумело в голове, точно внутри черепа – море. Но не тёплое, летнее, где пляж и цикады по вечерам, а холодное, северное, ранящее мглой.

Туки-туки-тук.

Ничего, не съела.

Выжила и на этот раз.

Туки-туки-тук.

Домашние сильно удивились отсутствию подарков и бледному виду, но ничего не сказали. Сделали вид, что не заметили: суверенную личность нужно уважать.

Мурад Маратович, правда, пытался рассказать жене о жизни в консерватории, новых учениках, среди которых особенно выделялся один

Артёмкин товарищ.

– Больно уж этот молодой человек большие надежды подаёт, – мурлыкал он, жадно потирая руки. – Без тебя он неоднократно бывал у нас дома, подарил мне новую стереофоническую систему, представляешь? Как я ни отказывался, что, мол, взятка это… Ну, тогда он её Артёму подарил, такой интересный музыкант… Несомненно большое дарование…

Лидия Альбертовна сглотнула слюну.

Чёрная влага истоков, мы пьём тебя утром и на ночь, мы пьём тебя, пьём, и в небе могилы копаем: там нет тесноты…

На следующий день, как ни в чём не бывало, поднялась с утра пораньше, начала собираться на работу.

Зачем тебе такой напиток шумный? Дыханья смерти разве нет в любви? И не таит ли каждый поцелуй безумный частицы бренности?..