Вот и пришлось обращаться в Вену. И там — не колебались. Ведь такой брак — это шанс выкарабкаться из ямы, в которой очутилась Австрия в результате последней войны. Согласие было дано.

Свадьба, состоявшаяся в Вене 11 марта 1810 года, отдавала сюрреализмом. Мария-Луиза жениха никогда не видела. На свадьбе не увидела тоже. Наполеон на торжества не приехал. Недосуг был ему лишний раз тащиться в Вену ради такой мелочи, как свадьба. Роль жениха ВДВОЕМ изображали начальник штаба (!) Наполеона маршал Бертье и брат невесты, эрцгерцог Карл. Монархические браки — это, конечно, прежде всего политическая акция. Поэтому там многое допускается. Но это было и для современников все же несколько чересчур. Однако австрийцы проглотили и такое. А что им еще оставалось делать?

Мужа Мария-Луиза увидела, только подъезжая к Парижу. Как она сама относилась к этому браку? А ее никто и не спрашивал. Вот что писала она близкой подруге незадолго до замужества:

«Со времен развода Наполеона я разворачиваю “Франкфуртскую газету” с мыслью найти там имя его новой супруги и сознаюсь, что откладывание причиняет мне беспокойство. Я вверяю свою участь Божественному Провидению… Но если моя несчастная судьба того захочет, то я готова пожертвовать личным своим благополучием во имя государства».

Понятно, что никаких особых чувств к будущему мужу Мария-Луиза не испытывала. А Наполеон? Тут все сложнее. Никакой особой любви к жене у него, конечно, не было. Но в 1811 году новая императрица подарила ему долгожданного наследника. И хотя бы как к матери своего ребенка Бонапарт относился к ней тепло. По крайней мере, его письма к ней выходят из рамок простых информационных сообщений. Судя по всему, он верил в формулу «стерпится — слюбится».

В Европе несколько успокоились. Казалось, теперь воцарится относительный мир. Но затишье продолжалось чуть больше двух лет. Потом все началось сначала.

Любая вершина — это начало спуска. Вот и в империи Наполеона в то время, когда она была сильнее всех, начались неприятные течения. Представители элиты, особенно военной элиты, начинали чувствовать усталость. Да, Наполеон сделал их не просто богатыми, а очень богатыми людьми. Да, он осыпал их почестями, графскими, герцогскими, а то и вице-королевскими званиями. Да, у всех них имелись роскошные особняки, загородные поместья и так далее, и тому подобное. Но с какого-то момента деньги и почести, которыми Наполеон осыпал своих людей, стали работать против него. Посудите сами. Какая радость от роскошного особняка и солидного банковского счета, когда ты вынужден всю жизнь болтаться в военных походах со всеми их радостями? Дело тут даже не в личной опасности. Хотя и в ней тоже. Но когда нечего терять, — и помирать легче. Однако важнее все же другое. Ради чего терпеть холод, недосып, грязь и вечную усталость? В молодости весело погулять по чужим странам. А вот когда возраст начинает подпирать… Главная прелесть военных подвигов — в том, что их приятно вспоминать, когда все уже позади. Весело, будучи зеленым юнцом, скакать по полям с саблей. Но ведь захочется потом и отдохнуть… И насладиться заслуженным покоем, достатком и уважением. В самом деле, что толку теперь маршалу Ланну в его миллионном состоянии? На тот свет он отправился без багажа. Он даже не успел жениться… Бессмертная слава — это, конечно, хорошо. Ну, так наполеоновские маршалы уже и так прославились в веках. Ради чего еще стараться?

Наполеон, похоже, этого глухого недовольства не чувствовал. Военные еще не начали ему изменять. На то они и военные — чувства чести и долга вбиты в них намертво.

Со штатскими — было сложнее. Первый «пошел налево» Талейран. И это был очень скверный признак. За всю свою долгую жизнь Талейран совершил много подлостей и предательств. И ведь, сволочь такая, ни разу при этом не поскользнулся. Когда такая тертая и опытная крыса намеревается удрать с корабля — дело уже пахнет керосином.

Уже с 1808 года Талейран стал заниматься тем, что называется государственной изменой. Он установил тайные сношения с русским императором и «сливал» ему дипломатическую информацию. Более того, он советовал Александру быть менее сговорчивым. Мол, уступками ничего не добьешься. Конечно, так на самом-то деле и было. Но сдавать своих — это не одобряется нигде. Впоследствии, в своих мемуарах Талейран утверждал, что делал это во имя Франции. Может быть, может быть. Но только деньги с Александра он брать не забывал. Русский император, правда, много ему и не отстегивал: понимал, с кем имеет дело, сам не лаптем щи хлебал и разбираться в людях умел. Слухи о странном поведении Талейрана стали доходить до Наполеона. Большую роль сыграла и Летиция Бонапарт. Она стояла в стороне от светских тусовок, но многое видела и слышала. И интересы сына были ей небезразличны.

28 января 1809 года произошла колоритная сцена. Наполеон вызвал в свой кабинет высших сановников империи. Они решали какие-то текущие дела. Император выглядел совершенно спокойно. Но вдруг его прорвало. Он резко вскочил со своего места и подлетел к Талейрану:

— Вы вор! Вы подлец! Вы бесчестный человек… Вы всех предавали и обманывали! Для вас нет ничего святого! Вы бы продали родного отца!

Талейран побледнел и, судя по всему, уже прощался с жизнью. Между тем Наполеон продолжал:

— Почему я не повесил вас на решетке площади Карусель? Но еще не поздно! Вы… Вы… — гнев душил императора. — Вы дерьмо в шелку!

Одна из больших загадок: почему Наполеон все-таки не поставил Талейрана к стенке. Но не поставил. Добрым был слишком. А зря. Потому что почти сразу же после этой сцены министр иностранных дел продался Австрии и повел с тамошним министром иностранных дел тайные дела.

А вот Сталин таких товарищей давил без пощады. Потому-то никто его победить не сумел.

Но все эти сомнительные настроения в верхах были еще половиной беды. Дело обстояло куда хуже. Начались грозные явления в экономике. А экономика — такая штука, разобраться с которой тяжелее, чем завоевать очередную страну. И самое смешное, что причиной накатывающегося кризиса была все та же война, которая приносила в страну огромные деньги. Всё просто. Французская промышленность во многом была ориентирована на производство предметов роскоши. Так, к примеру, крупный город Лион специализировался на производстве шелковых тканей и бархата. Во многом все это шло на экспорт. Вот тут-то и была зарыта собака. Завоеванные страны были разорены войной и последующими поборами. Им было не до шелков, не до ювелирных украшений, не до коллекционных французских вин. Огромную долю покупателей — богатых плантаторов Латинской Америки и других богатых обитателей стран «за соленой водой», отсекла война с Англией. Ее флот безраздельно господствовал на море, да и каперов[11]развелось, что собак нерезаных. К тому же для текстильного производства нужен хлопок. Чтобы красить ткани, нужно индиго. Где их взять? В общем, с экономикой становилось нехорошо.