— Как вам? — спросил он у подростка, показывая иероглифы на карточке для стихов.

Подросток только кивнул, на лице его ничто не отразилось.

— Пожалуйста, напишите это теперь на табличке для посмертного имени.

— Пока что можно поместить в алтаре эту карточку, а мы тем временем, если позволите, изготовим для вас табличку со всей необходимой тщательностью. Как вы на это смотрите? — Голос хозяина дрожал от волнения: а что, если мальчишка откажется и потребует тут же написать имя на табличке золотым фломастером? Даже его терпению пришёл конец. — Через четыре или пять дней мы сможем вам её доставить, так ведь лучше, верно?

— Хорошо, пожалуйста, так и сделайте. — Подросток оплатил указанную в квитанции сумму — триста сорок две тысячи восемьсот иен.

Хозяин вздохнул с облегчением:

— А это от нас, скромный знак соболезнования по поводу кончины вашей почтенной бабушки… Пошлём вместе со всем остальным. — Он достал чашу для жертвенной пищи.

— Я же сказал, что это не надо! — Толкнув хозяина плечом, подросток вышел из магазина.

Бабушка Сигэ ела рис из плошки, в каких она подавала гостям суп к китайскому блюду тяхан.[9]Сложив руки перед дымящимся белым рисом, она несла его палочками в свой беззубый рот и, обирая пальцами каждую приставшую к губам рисинку, все до одной доедала. Разве можно было представить себе бабушку Сигэ с какой-нибудь другой плошкой для риса?

— Внучек! — шепнул кто-то рядом.

— Что? — отозвался подросток совсем детским, нежным голоском.

Остановившись, он ждал ответа, но лишь летний ветер гладил ему мочку уха.

Заглянув на кухню, он ощутил то, что, казалось, давно забыто, — витавшие там запахи пищи сулили радость нового дня. Только что поджаренная лососина, ароматный пар от электрической рисоварки, кусочки курятины, вынутые из кипящего масла и разложенные, чтобы стёк лишний жир, спагетти с кетчупом, паштет из мелко нарубленного яйца с майонезом — наверное, для сандвичей. Подростка переполняло счастье, но, несмотря на то что запахи будоражили его обоняние, ни выделения слюны, ни аппетита он не чувствовал. Куда же подевались Кёко и Ёко, которые всё это приготовили?

Днём раньше, когда Кёко перед уходом спросила его, что приготовить, ему вдруг пришла в голову мысль: «Устроим пикник!» Пощекотав пятки дремавшего на диване Коки, он разбудил брата и закричал:

— Завтра поедем на природу! Пикник!

Предложив на выбор лесопарк в Нэгиси, парк «Санкэйэн» и аттракционы «Морской рай» на острове Хаккэйдзима, он заглянул Коки в лицо:

— Куда хочешь?

Брат заявил, что хочет во все три места, и это остудило пыл подростка.

— Ну а если что-нибудь одно, тогда ты что выбираешь?

На это Коки ответил:

— Природный заповедник Канадзава. — Он скосил глаза. — Там сейчас цветут гибискусы, кувшинки и гортензии. А ещё там есть коала из Квинсленда, чёрный носорог и горный козёл. К тому же у них есть индийский слон. А индийского павлина нет…

Подростку вспомнилась фотография из их семейного альбома: перед оградой вольера со слонами, взявшись за руки, стоят брат, сестра и он сам, а родители обнимают их за плечи. Сестра опустила голову, брат отвернулся и смотрит куда-то вдаль, и только сам он уставился прямо в объектив. Кажется, они были тогда как раз в заповеднике Канадзава.

Кёко спросила, можно ли пригласить Ёко, а Коки настаивал, чтобы они непременно взяли с собой Тихиро. Кёко стала звонить Ёко, а подросток позвонил в «Золотой терем», и, когда выяснилось, что Тихиро и Ёко обе могут присоединиться, Коки чуть не взорвался от радости, подростку и Кёко пришлось бегать по дому, скрываясь от него, как от огненных брызг фейерверка. После того как Кёко ушла, подросток позвонил в транспортную компанию и заказал два такси, чтобы на следующий день в десять машины уже стояли у ворот.

— Ты чего в облаках витаешь? — послышался голос Ёко. — И куда это ты ходил?

— Мусор выкинул. Пищевые отходы в кухне жуть как воняли.

Кёко и Ёко, полив руки средством для мытья посуды, сполоснули их над раковиной и принялись лепить рисовые колобки онигири. Их смех вливался в подростка, как тёплое сладкое питьё, и он подумал, что теперь-то начнётся такая жизнь, какой у него никогда не было за все его четырнадцать лет. Это были запахи и звуки самой жизни, тепло человеческих тел согрело атмосферу в доме, вызвав в ней брожение. Весь дом начал оттаивать после смерти одного человека. Чтобы не оборвался этот смех, подросток хотел сказать Кёко и Ёко что-нибудь смешное, но ничего не придумал и пошёл умываться. По всему дому разносился похожий на звон медных тарелок смех Коки, который явился на кухню, словно на смену подростку. Да, всё правильно, всё идёт хорошо. Подросток посмотрел на своё лицо в зеркале — на лбу и на правой щеке он заметил маленькие красные прыщики. До сих пор он испытывал комплекс неполноценности из-за своего гладкого лица без прыщей, но теперь удовлетворённо хмыкнул: его гормоны работали нормально. Он вымыл лицо и выключил воду. Смех из кухни всё ещё доносился, отдаваясь в его сердце как колокол, возвещающий о начале праздника. Когда жизнь и смерть переплетаются так тесно, некоторые люди отдаются во власть унылых ритмов смерти, другие же откликаются на радостные ритмы, рождённые жизнью. В этом доме все, кроме одного типа, издавали чистый звук, и, чтобы сохранить гармонию, необходимо было устранить того, кто фальшивил. В зеркале ещё раз мелькнуло безмятежное лицо подростка, после чего он вернулся на кухню.

Обернувшись, чтобы открыть холодильник, Кёко заметила подростка и ахнула. Удивлённая этим Ёко тоже повернула голову:

— Ты что это здесь делаешь?

— Пакеты для мусора ищу. Можно внизу посмотреть? — Подросток дождался, пока Ёко сделала полшага вбок, и наклонился заглянуть под раковину. Глянув краем глаза на тонкие стройные лодыжки, он потянул дверцу и вытащил мешки.

— Но ты ведь не хочешь сказать, что мы сейчас займёмся уборкой?

— Сегодня день вывоза сжигаемого мусора.

— Помочь? — спросила Кёко.

— Не надо. Здесь немного.

Зажав под мышкой пакеты для мусора, подросток вышел из кухни, забрал наваленные на столике в гостиной утренние газеты, спустился в подполье, закрыл дверь и заперся изнутри.

Сколько же дней уже прошло? В голове подростка центр, отвечающий за чувство времени, был парализован, поэтому он смутно ощущал, что прошло три-четыре дня. С каждым днём и с каждым часом спрятанное под полом тело, вероятно, претерпевает изменения. Вытащив из-под кровати три пропитанные кровью простыни, он сложил их, обернул газетами и сунул в мешок, сверху надел ещё один мешок и плотно завязал. Обведя взором комнату, которая, казалось, в любой момент готова закричать, он уставился на ковёр, который доминировал в этой обстановке. Следовало придумать, как от него избавиться, но, избавившись, нужно было купить и постелить новый ковёр. Подросток посмотрел на середину ковра, под которой находился тайник, и, закрыв рот, носом втянул в себя воздух. Пока ещё он не ощутил трупного запаха, но, даже если тело не разлагается, плоть и внутренние органы уже тронуты гниением. Что он будет делать, если их запах заполнит всю комнату? Он подумывал, что можно зарыть тело в саду, но, чтобы вынести труп незаметно, не испачкав лестницу и пол, придётся расчленить его. Всё-таки через сколько же дней после смерти начинается разложение? Подросток приблизил лицо к ковру и обнюхал его. Пахло чем-то похожим на ржавчину. Он нажал пальцем, и к пальцу пристала капелька свернувшейся крови. Быстро вскочив с колен, он стряхнул с правого колена крупинки засохшей крови. Когда он целиком переключил все мысли на труп и ковёр, в сознании чётко отпечаталось: если он не придумает способа скрыть два эти предмета, он никогда не почувствует себя свободным. Но спешить не следовало, он должен был спокойно, последовательно и аккуратно разделаться с этим.