Макс глянул на меня затравленно.

Опять. Какие новости.

– Она мне звонила.

– Чудесно. – Я раздраженно уставилась на гостеприимный дом, перед которым собиралось семейство Лопесов. Выходить ведь придется.

Он вдруг дернул меня за плечо, и я удивленно на него уставилась. Страшные глаза, злые, отчаявшиеся. Я даже отшатнулась, тут же, на лету, подхватывая затрясшееся сознание.

– Ты вообще чувствовать можешь? Или только фаталистичные комиксы читать, а потом их цитировать?

– Максим, успокойся. – Я начала раздражаться. – Я бы тоже в истерику впала, если б мой муж укатил черт знает куда на выходные.

И он вдруг расхохотался, а я испугалась по-настоящему и стала трясти его за плечи.

– Поймал, ты подумай. Поймал…

Не отпуская Максова локтя, я набила в телефоне «истерическая беременность» и вдруг поняла, что мне нечем дышать. Воздух кончился, я согнулась пополам, и тяжелая пустота застучала у меня в висках.

Какая, оказывается, штука. У меня на счету десять миллионов фунтов, можно хоть «Ламборгини» покупать, хоть летать на выходные бизнес-классом к Эйдану (что я и собиралась провернуть прямо в ближайшее время), а Рита – очень вовремя – не беременна.

– Мы в реальности или лежим в психушке, а, Гамов? – Мне наконец удалось продышаться.

– Кто-то получает все, а кто-то – ничего, – отозвался он невпопад.

Графики и отчеты, написанные корявым почерком, вызывали немедленное желание повеситься. Я ползала над ними, по ним и даже под ними уже битых два дня, но так и не смогла найти ничего крамольного. Ни единой причины.

– Она хотела даже повеситься, но институт, экзамены, сессия, – уронил Гера, отвлекаясь от компьютера.

Я застыла, глядя на него непонимающе.

– Оливин, ты последний час периодически выкрикиваешь: «Повеситься можно!» – а потом снова утыкаешься в архивные бумаги.

– И что это было? Цитата? – Я провела рукой по волосам.

– Ах, вот что… Как я мог забыть. Пока наша золотая молодежь тусовалась в Лондоне, была такая группа, «Сплин», и был у них такой альбом. «Гранатовый». – Гера мечтательно закатил глаза. – И все ходили и пели. А еще, знаешь, «Дай, Джим, на счастье лапу мне».

– Это же Есенин. – Я старательно искривила правую бровь.

Гера задумался и вдруг посерьезнел:

– Точно, Есенин. Просто в песне так говорится.

– Замечательно. – Я кивнула и вернулась к бумагам.

– Скажи, а ты ко мне насовсем переехала?

– А я тебе мешаю?

– Нет, просто любопытно, у вас с Максом кабинет-то на двоих рассчитан. А у меня – сама понимаешь.

Руки мгновенно похолодели, и я выругалась про себя.

– Ты же знаешь, Оливин, я не дурак. Мне катастрофически не хватает информации, но ты звонила дважды, а потом не написала в ответ. Оставил я вас вдвоем. С утра в понедельник – ты на месте, вздернутая из-за пятнадцати литров кофе, Гамова нет, и ты такая внезапно говоришь: «Вот что, Гера, дай-ка я документы перетащу к тебе, думать проще».

Я пожала плечами в ответ.

– Сегодня среда. Ты все еще здесь. И с Гамовым вы, по моим ощущениям, не виделись. Хотя он тоже здесь торчит по восемь часов. И Рита.

Имя полоснуло, будто лезвием по коже. Я покрепче укуталась в кардиган.

– Скажи мне честно, – Гера сощурился, и мне сразу полегчало. – Узнав новости, ты велела Максиму разводиться и жениться на тебе?

Отпустил с крючка. Увидел, что не могу рассказать, все понял – и отпустил.

– На тебе, Гера, исключительно на тебе. – Я снова уткнулась в бумаги, прикидывая, как бы их куда-нибудь повесить для наглядности.

– Он не в моем вкусе, – меланхолично бросил Туров. – Нашла что-нибудь?

Я поднялась на ноги, решив попрыгать, размять затекшие мышцы. С первым же движением чуть не упала: правая голень затекла так, что хоть вой. Или даже вешайся.

– Гер. – Я закусила губу. – Боюсь, что до пятницы мне нужна будет информация по России.

– Только не Питер, Оливин, прошу тебя, только не Питер! – Он картинно закатил глаза, но в лице изменился по-настоящему.

– А еще по Украине, Белоруссии, всему остальному СНГ, Европе и миру.

Я подула на холодные, как лед, пальцы.

– Ты шутишь, правда? – с надеждой спросил Гера.

– Агенту Ноулзу позвоню сама, так и быть.

– Надо же, что за великодушие, Оливин! Как болтать с агентом Ноулзом – так пожалуйста. Может, я сам с ним хочу поболтать. Может, он в моем вкусе.

На этот раз глаза закатила я:

– Катя в твоем вкусе, и не валяй мне тут дурака.

– Ты тогда объяснись, чтобы я не валял. – Гера зло дернул головой.

– Ох, как с вами, гениями, тяжело.

В этот момент в дверь робко постучали. С удивившим даже меня саму раздражением я поняла, что это Нина.

– Войдите, – строго проговорил Гера, и она вошла.

Я устало оперлась на стенку и даже читать ее не стала. Простой нервный механизм на ногах. Дико популярная, дико боящаяся отсутствия популярности, красивая и изящная, но не умеющая этого подать… Словом, человек без цели. Как же ты меня бесишь, ты бы знала. Чистый холст, малюй – что хочешь, люби – кого хочешь. Сделай шаг, найди себя, найди свою цель, а не позволяй всяким степам швырять себя направо и налево. Влюбись. Выйди замуж. Заведи свое дело. На крайняк – займись им. Но нет, дорогая, ты просто чистый холст, популярный до невероятия и до невероятия боящийся.

– Хотела сбегать за кофе. Вам надо? – И взгляд такой, чуть испуганный, но твердый вроде как.

– Мне только мыла! – брякнула я, и Гера прыснул, не удержался.

– Не нужно кофе. Нина, мы тут заняты немного.

– Скажите, а это какой-то проект? А то мне ведь Степану нужно обо всех изменениях докладывать…

– Проект, – легко согласился Туров. – Госпожа Оливинская пишет учебник по закрытию и деконструкции. Обладая феноменальными способностями к анализу и синтезу информации, госпожа Оливинская хочет составить пособие, с помощью которого практически любой неподготовленный человек мог бы предотвратить прорыв реальности.

Нина ошарашенно кивнула и закрыла дверь за собой.

– Санкта симплицитас[10], блин, – только и сказала я.

– Да уж, отчеты Степе писать нужно. Где голова у современных детей?

– Пенсионер ты наш, – фыркнула я. – А про Катю даже отрицать не стал.

Алебастровый Гера на мгновение приобрел почти нормальный цвет кожи.