Вначале Андрей попал в сферу внимания мадам Авдеевой, которая по старой памяти посещала лекции мужа и подбирала ему неофитов для раскопок. Именно она обратила внимание на голубоглазого привлекательного студента Берестова, и именно по ее подсказке Авдеев велел как-то Андрею задержаться после лекции и, поглаживая аккуратно подстриженную под Столыпина бороду, пригласил в ближайшее воскресенье в Коломенское, где его соратники намеревались раскапывать курган кривичей.

Андрей не подозревал в себе археологической страсти, но отказаться от приглашения было неловко. Он был встречен весело и дружелюбно уже знакомыми между собой археологами, среди которых были студенты старших курсов (не только историки, но и правоведы, и филологи), а также уже не первой молодости энтузиасты, бескорыстно проводившие лето за летом в поле под комариный звон, ночуя в неуютных для горожанина избах, а то и в палатках, причем вовсе не важно было происхождение и имущественное состояние энтузиастов.

С осени до весны они коротали время, как подобало чиновникам, но с первой зеленью начинали ощущать непонятный непосвященному экспедиционный зуд и, презрев выгоды и приятности Гурзуфа или Мариенбада, делили труд и быт с желтопузыми студентами, гордясь не чинами, а экспедиционным старшинством, копались в пыльных недрах заросших ивняком и ельником городищ и оплывших крепостных валов. Это было содружество, подобное клубу для избранных, но куда более спаянное и патриотическое, ибо взгляды Авдеева и выводы из его раскопок не разделялись ни Уваровым, ни Анучиным, ни Готье, а соответственно — их спутниками и сотрудниками. Но авдеевцы были партией, сектой, боевой дружиной, чуждой расколов и внутренних дрязг.

Приобщение Андрея к археологии резко изменило его судьбу, потому что, будучи человеком общительным и податливым чужому мнению, он, без сомнения, примкнул бы к радикальному политическому течению. Как раз перед Рождеством его записали в партию эсдеков. Инициатива в том принадлежала Мише Богомолову, сокурснику, укорявшему Андрея в аполитичности и даже скупердяйстве. Теперь Андрей платил взносы в партийную кассу, но избегал сходок.

Археология внесла смысл и распорядок в жизнь. Каждое воскресенье авдеевцы то выезжали на пригородном поезде в окрестности Москвы, то отправлялись пешком в места, где сносили старые здания. К удивлению Андрея, оказалось, что Москва и губерния напичканы славянскими древностями, которые ждут своего открывателя.

В июле планировалась большая экспедиция в Вологодскую губернию, где были надежды отыскать следы ранних посещений новгородских торговых гостей.

Андрей, поначалу стеснительный, легко привыкал к людям и был неприхотлив. Так что он без труда выдержал негласные испытания весенних поездок, и княгиня Ольга приказала Авдееву взять Берестова в Вологду. Не любя ее и противопоставляя справедливому и доброму старцу Авдееву, все трепетали перед Ольгой, включая даже Иорданского, начальника департамента в Министерстве путей сообщения. И никто из археологов так никогда и не догадался, что в самом деле хитрый Авдеев лишь использовал жену в качестве непопулярного палача, который существует для того, чтобы народ более ценил доброту и справедливость несколько наивного и далекого от мирских мелочей государя.

В экспедиции были две девицы-курсистки, очень прогрессивные, с внутренней готовностью к чему-то высокому, напоминавшие ему тетю Маню. Одна из них, худая, нервная, страшно начитанная Матильда Поливода, влюбилась в Андрея, и ему было неловко, что за ним откровенно ухаживает некрасивая девушка, подавая повод для насмешек. Княгиня Ольга и профессор Авдеев, которые не терпели в экспедициях романов, смотрели на этот казус сквозь пальцы, так как Матильда, иначе Тилли, была замечательной поварихой, что немаловажно в любой экспедиции, а присутствие Андрея действовало на нее воодушевляюще.

Всю весну Андрей переписывался с Лидочкой.

Они договорились, что встретятся сразу, как кончатся занятия, а Лидочка, со своей стороны, сделает все возможное, чтобы уговорить родителей позволить ей подать в Московское училище живописи и ваяния, куда начали принимать девушек. А это значило, что с осени они будут рядом.

Первые письма их были длинными. Андрей и Лида рассказывали о своих друзьях, родителях, маленьких событиях в жизни, Андрей к концу весны уже знал по именам и прозвищам всех учителей восьмого класса Ялтинской женской гимназии, а Лидочка во всех подробностях читала о воскресных вылазках университетских археологов. И обоим было приятно сознавать, что у них есть общая, никому более не ведомая жизнь. Лидочка в письме спрашивала, какую новую каверзу придумала княгиня Ольга, а Андрей интересовался, влюблена ли по-прежнему Оксана Попандопуло в учителя физики. Но ни в одном из писем, будто по взаимной договоренности, не говорилось о любви, даже само это слово как бы находилось под запретом. Люди воспитанные обмениваются письмами для того, чтобы узнать друг о друге; о любви же пишут лишь в изящной литературе. Двадцатый век — не время для Вертеров. Это не значило, что Андрей, ожидая очередного письма, как свидания, не старался по крайней мере отыскать намеки на чувство между строк или в словах вполне обыкновенных.

К лету письма стали короче. Во-первых, все обыденные темы уже были обговорены и известны. У обоих надвигались экзамены, к тому же Лидочке надо было сдать на медаль, чтобы иметь привилегии при поступлении в училище, а Андрей был занят не только занятиями, но и будущей экспедицией, тем более что хитрая княгиня Ольга ввела Андрея в комиссию из трех человек (Берестов, Тилли и Иорданский), которая должна была заниматься снаряжением для вологодского вояжа. А это, как ни покажется странным, требовало немалых усилий и времени.

В мае Андрей уже не с таким вожделением ждал писем Лидочки, сам умещал очередное послание на одной страничке и получал от Лиды открытки. Он не догадывался, что забывает Лидочку, а Лидочка не подозревала, что ее влюбленность в Андрея постепенно уходит, хотя нового достойного поклонника у нее не было, если не считать брата Оксаны, приезжавшего на Пасху в форме гардемарина.

О Маргарите Андрей узнавал из писем Лидочки лишь урывками. Причина тому была объяснима: Маргарита считала Лидочку милой простушкой, которой не положено знать о действительно серьезных делах. Лидочка лишь догадывалась о жизни подруги, но не всегда правильно. Когда она написала Андрею, что Маргарита провела весной две недели в Петербурге, Лидочка предположила, что причина тому — ее роман с Беккером, вернувшимся в Институт инженеров путей сообщения. Андрей же подозревал, что ее поездка могла быть вызвана другими причинами. Для Лидочки было удивительным, почему Маргариту неожиданно исключили в апреле из гимназии — перед самыми экзаменами на аттестат зрелости. Что могло случиться?

Но обошлось — отец Маргариты добился, чтобы его дочь простили. Андрей подумал, как хорошо, что Маргарита не попала в бомбистки, — он явственно представлял себе, как Маргарита, сверкая глазами из-под густых соболиных бровей, поджидает на углу Дерибасовской коляску губернатора или ненавидимого революционерами полицмейстера.

Прочие новости Андрей узнавал из приходивших по средам, а значит, написанным за воскресенье деловым и подробным письмам тети Мани. Беккеры, Нина и ее отец, бедствовали. Тете Мане удалось добиться постоянного им вспомоществования через свое ведомство. Нина, к сожалению, должна была проводить все время дома, так как состояние ее отца было таково, что его нельзя было оставлять без присмотра. Тетя Маня нашла ей надомную работу — шить наволочки и обстегивать простыни для Евгеньевской больницы. От Коли Беккеры вестей почти не получали и были убеждены, что их любимец и надежда успешно учится в своем институте.