— О чем вы говорите! — возмутилась Лидочка. — Разве я вас задерживаю? Я все отлично понимаю. И повторяю — я вам очень благодарна за то, что вы приехали.

Они быстро шли в гору, саквояж с каждым шагом становился все тяжелее. Хоть бросай его. Вообще-то его надо было бросить, конечно, не везти же обратно в Симферополь.

— Лидочка, — сказал Андрей, — вы не откажете мне в просьбе?

— В какой?

— Моя тетя варит чудесное варенье из белой черешни. Я вам отдам его.

— Нет, нельзя, это не для меня.

— Тогда мне придется его выкинуть.

— Если хотите, я отнесу его вашему отчиму.

— Нет, — сказал Андрей, — тогда он поймет, что я был здесь и не зашел к нему.

— Но я скажу, что была в Симферополе и вы мне передали.

— Он поймет, что вы лжете.

— Вы не представляете, какая я замечательная врушка, — засмеялась Лидочка. — Но если вам тяжело, я помогу вам нести. Давайте я тоже возьмусь за ручку.

— Еще чего не хватало, — буркнул Андрей.

Когда они вышли на площадь, было уже пять минут пятого. К счастью, автобус стоял на месте, и кондуктор сказал, что, как только шоффэр, который пошел попить чаю, вернется, автобус поедет. Пассажиров в автобусе было мало — лишь какая-то веселая чиновничья компания, которая специально ездила под Рождество к морю и теперь возвращалась в Симферополь. Чиновники принесли с собой несколько бутылок шампанского и бокалы. Они стояли в круг, чокались, и им было очень весело.

Андрей купил билет, и они с Лидой отошли к той самой скамейке, на которой Лида когда-то его ждала.

— Я оставляю банку здесь, — сказал Андрей. Он открыл сумку и вытащил банку оттуда. Черешни были золотыми на просвет.

— Хорошо, — сказала Лидочка, — я беру этот дар. Только не знаю, что сказать маме.

— Когда она отведает тетиного варенья, она поймет, что я — самый лучший и выгодный жених для ее дочки.

— Не говорите так, — сказала Лидочка.

— А у меня нет выхода, если я буду любить вас всю жизнь.

— Какой вы еще мальчик, — сказала Лида.

Она погладила его щеку, и Андрей хотел перехватить руку, чтобы поцеловать, но Лидочка убрала руку и сказала:

— Я здесь живу.

— Только не вздумайте в самом деле нести это моему отчиму, — сказал Андрей. — Он вас заколдует.

Из-под фуфайки Андрей вытащил пакет со сладостями и тоже положил рядом с Лидой на скамейку.

— Их делает одна бабушка в Джанкое, и секрет будет утерян с ее смертью.

— А почему вы сказали, что ваш отчим колдун?

— Не знаю. Но от него исходит что-то очень чужое, даже страшное. Хотя он ничего плохого мне никогда не сделал. Он помогает нам с тетей, фактически я учусь в университете за его счет. Но почему он живет в Ялте, чем занимается — не понимаю.

— Значит, он богатый?

— С одной стороны, он не очень богатый. Он живет довольно скромно. У него экономка и собака. Он разводит розы и сам давит вино. Удивительно, что мне даже нечего о нем рассказать.

— А почему с одной стороны?

— Я сам до этого лета думал, что он небогатый. А тут он меня провел к себе в кабинет на второй этаж и показал, что под половицей у него лежит шкатулка с драгоценностями. Представляете, он откидывает край ковра, вынимает половицы, и там, как в «Графе Монте-Кристо», — шкатулка и в ней драгоценности!

— А зачем он вам это показал?

— По странной причине — это мое наследство. Если с ним что-нибудь случится. Но мне нет дела до кладов, вы мне верите?

— Конечно, верю, Андрюша, — сказала Лидочка, и в слово «Андрюша» она вложила куда больше, чем подтверждение его незаинтересованности в богатстве Сергея Серафимовича.

Шоффэр поднялся в автобус и нажал на клаксон.

— Ой, — сказала Лидочка, — вам надо уезжать.

— Погодите, — спохватился Андрей, — я же забыл. У вас нет моего адреса.

Он стал шарить по карманам. Карандаша не было. Он побежал к автобусу и стал просить карандаш у чиновников. Они влезали в автобус, не расставаясь с бокалами. Они смеялись и шутили, один из них сказал, что они ненавидят карандаши и ломают, как только увидят. Карандаш Андрею дал кондуктор и пригрозил, что если он через минуту не сядет в автобус, то уедут без него. Андрей написал свой симферопольский и московский адреса. Шоффэр жал на клаксон, чиновники высовывались из автобуса и звали Андрея. Андрей отдал бумажку с адресом. Лидочка подставила губы. Губы были сухие и горячие. Глаза полны слез. Андрей поцеловал ее.

— Я приеду! — крикнул Андрей. — Я обязательно приеду. Скоро!

Лидочка не отвечала. Она стояла, подняв руку.

Андрей на ходу вскочил в автобус и махал Лидочке.

Кондуктор сказал:

— Карандаш не забыл?

Автобус неуклюже уехал с площади. Лидочка стояла неподвижно. Потом автобус гуднул и, набирая скорость, покатил к шоссе.

Андрей смотрел в заднее окно, а потом уселся подальше от чиновников, которые его и не замечали. Они пели «Славное море — священный Байкал». За окнами автобуса пролетали чудесные мирные крымские пейзажи, и Андрей впитывал в себя их покой и красоту, одухотворенную тем, что в городе Ялте живет Лидочка Иваницкая.

Уже за Алуштой Андрей понял, что он страшно голоден, и вспомнил о пакете, который дала тетя. Он съел все, что было в пакете, а потом, когда автобус остановился перед перевалом, он пошел со всеми в трактир, который держал там старый грек, и напился со всеми черного кофе с чебуреками. Чиновники, которые считали его уже своим, купили бутылку коньяка, и пришлось с ними пить.

Вернувшись в автобус, Андрей понял, что стало холодно, и решил надеть фуфайки. И тогда обнаружил, что одна из двух фуфаек, совсем новая, пропала. Оказывается, чистильщик не ограничился рублем с полтиной. Но Андрей не огорчился. А потом он заснул и счастливо, без снов, проспал до самого Симферополя.

Весна 1914 года прошла для Андрея незаметно. Он стал членом кружка профессора Авдеева, который читал Средние века и полагал себя наставником молодежи. Старику льстило, когда кто-то из молодых прилюдно называл себя его учеником. Всю свою энергию и небольшие ораторские способности Авдеев обращал в лекции, которые были популярны, хоть и перегружены восклицательными знаками. Вольнослушательница Олечка (впоследствии известная более в академических кругах как «княгиня Ольга») застенографировала курс лекций, а затем женила на себе профессора, чтобы сподручнее было редактировать этот единственный авдеевский опус.

Авдеев не печалился отсутствием у себя иных трудов, потому что увлекался археологическими раскопками стоянок ранних славян. От городища к городищу профессор самозабвенно занимался подсчетом бусинок и дирхемов, надеясь создать общую картину средневековой торговли и родить труд всемирного значения.