разжать ее руки, судорожно сцепившиеся вокруг него; она плакала отчаянно, как маленькая девочка, чувствуя себя беззащитной. Всюду ей теперь мерещились ужасы. Убийцы и отравители, казалось, поджидали за каждым углом… Оставшись одна, Маргарита еще долго рыдала, уткнувшись лицом в подушку, пока страшная слабость не разлилась по телу и вовсе не осталось слез.

Да, она пойдет на унизительную сделку с Йорком. Она отдаст Сомерсета — такова будет ее жертва. Взамен Йорк должен будет созвать парламент, и все эти негодяи, вместе взятые, признают Эдуарда принцем Уэльским.

Потом она назначит дату Большого совета, чтобы решить судьбу регентства над королевством, и вот тогда… тогда она еще поборется за свои права. Она может быть регентшей! В глазах пэров в день Большого совета она предстанет матерью законного наследника. Такой статус — не пустяк, и еще предстоит проверить, поддержат ли лорды Йорка, будет ли на его стороне перевес.

Герцог Сомерсет, как человек, мешающий воцарению спокойствия в Англии, был заключен в Тауэр. Двумя неделями позже парламент провозгласил Эдуарда принцем Уэльским. Большой королевский совет, созываемый Маргаритой Анжуйской, был назначен на 11 ноября 1451 года, день святого Мартина.

11

День этот выдался сырым и на редкость холодным. Густой туман окутал Лондон — от мостовых до острых церковных шпилей и колоколен. Осеннее ненастье оказалось таким мрачным, что даже небывалый приток людей в столицу не вызывал особого веселья на улицах. Пэры Англии, их жены, советники, рыцари и оруженосцы заполнили столицу. Каждая гостиница, вплоть до постоялых дворов, была занята. Город пестрел разноцветными ливреями, знаменами знатных сеньоров, ярким убранством лошадей. Однако все это великолепие, казалось, тянулось внутрь жилищ, поближе к очагам. А, возможно, само событие было таково, что побуждало к тягостным размышлениям, отнюдь не к веселью. Ведь не турнир же в Титл-Ярде намечался, нет, — Совет пэров собирался в Тауэре, древней мрачной крепости, и то, что именно такое место выбрано для совещания, еще более подчеркивало важность момента.

В огромном зале Тауэра с мощными колоннами, подпирающими своды потолка, были установлены кресла для пэров. На возвышении стоял трон под горностаевым балдахином — трон, который ныне, без сомнения, останется пустым. Пэры будут совещаться без короля. Зато самих пэров было множество — из обеих партий; были приглашены сюда и вельможи, которые не имели титула пэра, но слыли весьма могущественными и влиятельными лордами, а так же, по воле королевы и канцлера, явились в зал скромные королевские писцы, умнейшие законники из различных Иннов[47], его милость казначей Англии, комендант Тауэра, а так же знаменитый Толбот, граф Шрусбери, вызванный йоркистами из Франции нарочно по такому случаю[48]. Герой этот, проведший чуть ли не сорок лет за пределами Англии и участвовавший в тридцати четырех кампаниях против Франции, в текущих событиях мало разбирался и в интригах не участвовал, предпочитая болтовне меч и поде брани. Значительного влияния он вроде бы и не имел, но его имя — имя воина, поседевшего в битвах — было овеяно славой. Он начинал воевать еще с Генрихом V и доблестно бился при Азенкуре[49].

Один его легендарный образ мог взволновать англичан. И, коль скоро Толбота привезли из Франции Йорки, было ясно, что старый герой не встанет на сторону' королевы-француженки.

Поднялся лорд-канцлер архиепископ Кемп в роскошных одеждах и золоченой митре, с посохом в руке. Он открыл Совет и держал речь, качнув головой сперва в сторону пустующего трона, потом в сторону Маргариты Анжуйской, затем — в сторону пэров.

— Благородные лорды и господа, его королевское величество, наш самодержавный господин, повелел мне объявить причины, побудившие его созвать в это время совет, что я и сделаю в немногих словах, умоляя его величество и всех вас простить меня, если это получится у меня не так, как следовало бы…

По правде говоря, сам лорд-канцлер не имел четкого представления о том, какое решение вопроса будет правильным. Множество сомнений обуревало его. Однако, как человек, радеющий о благе короны и Англии, он, подавив внутренние колебания, говорил так, как хотела бы того королева. Маргарита Анжуйская далеко не во всем удовлетворяла его. Но допустить Йорков к трону — это, по его мнению, было бы началом разорения страны и гибели династии, поэтому прелату говорил в пользу королевы, ненавязчиво рекомендуя всем придерживаться таких же взглядов.

Он начал с ритуальной вступительной формулы, так, будто бы король самолично возглавлял совет и присутствовал в зале, затем разъяснил, зачем они все здесь собрались. Король по воле Господней занемог и не может править Англией, поэтому благородным лордам следует избрать наместника (не регента, нет, ибо, как сказали господа законники, регентствовать можно лишь над малолетним королем, а нынешний государь давно вошел в лета и продолжает быть единственным господином для всех англичан). Наместник позаботится о королевство и сложить свои обязанности сразу же, как к королю вернется здоровье.

— Каждый должен прислушаться к голосу сердце и совести, отбросив суетные помыслы и корыстолюбивые соображения, дабы на благо стране избрать самого достойного, самого благородного и самого честного — rimus inter pares[50]… Да поможет нам Бог прийти к согласию, ибо согласие пэров — это то, на чем зиждется королевская власть, когда возвращается к своим истокам. Мы должны избрать себе достойного повелителя, подобно тому, как Господь повелел святым отцам избирать своего владыку Папу римского….. Лучше, если человек этот будет ближе к королю, чем кто бы то ни было, и связан с его величеством самыми тесными родственными узами — такими, какими связана с ним наша государыня королева.

Королева… Она так давно не появлялась на людях, что многие забыли, до чего Маргарита Анжуйская хороша. Роскошный двухъярусный головной убор делал ее еще царственнее; она сидела очень прямо и величественно, опустив руки на локотники высокого кресла под балдахином, длинные вторые рукава с разрезами падали вниз, так же, как и прозрачный фай. Теперь, когда темные волосы были скрыты головным убором, трудно было поверить, что Маргарита — брюнетка: такой ослепительно-белой, лилейной казалась ее кожа. На ней было платье из тяжелого генуэзского бархата, ярко-алого цвета, под цвет пунцовых губ королевы; золотистый беличий мех, которым был отделан низкий вырез, поднимался в такт спокойному дыханию. На груди, оттеняя белоснежную кожу, лежало изумительное ожерелье из сияющих кроваво-красных рубинов. Прекрасное лицо было неподвижно, в синих глазах, опушенных темными ресницами, не замечалось ни искры тревоги.

Глядя на нее, такую гордую и высокомерную, многие задумались, отчего это она проявила скромность и не заняла самолично