– Да-да! – раздался через пару минут знакомый вальяжный голос из-за белой двери без номера.

– Проходите, – хором спели охранницы, качнув хохолками.

Белый кабинет был загромождён черной мебелью. В торце длинного стола улыбался седой мужчина в чёрной кожаной рубашке. Его белая голова на фоне чёрного шкафа выглядела сугробом. Две расстегнутых пуговицы рубашки выпускали седую пену волос на грудь, в усы, в брови и на голову. Глаза тоже были словно в пелене – бесцветные и тусклые. Мужчина встал, опершись о стол толстыми пальцами в золотых печатках.

– Так вот ты какая, журналистка! Приятно, приятно, – он вывалил пухлую ладонь и кожаный живот, надвисавший над остроносыми замшевыми туфлями. – Проходи, проходи, присаживайся!

– Здравствуйте, Анатолий Михайлович, – официально поздоровалась я и присела на чёрный стул.

– Ну, ну, – он зашёл мне за спину и опустил руки на плечи, – я ценю вежливость, но давай без лишнего официоза. Я человек из народа. Простой как лапоть! – заухал он смехом, проминая пальцами мои плечи.

– Я всего лишь поздоровалась.

– Да ты ершистая! – хлопнул он меня по плечам. – Это хорошо, это хорошо…

Он вышел из-за спины, поглаживая живот. – Ну, вот что, журналистка. Мы сейчас с тобой перейдём в другое помещение, я девочкам сказал накрыть. Я ведь ждал тебя. Поговорим, познакомимся, пообщаемся. Пойдём.

Приобняв за плечи, он вывел меня из кабинета, но возле двери убрал руку и мимо вжавшихся в насест цветных куриц прошел на шаг впереди.

В противоположном конце коридора за белой дверью с золотой цифрой «11» оказалась столовая. Низкий овальный стол был уставлен тарелками и тарелочками с закусками. Анатолий Михайлович критично оглядел сервировку.

– Девочки, спасибо! – крикнул он в пустоту внутренней двери.

Оттуда выбежала девочка лет пятидесяти в синем платьице, с услужливой скороговоркой.

– Все хорошо, Анатолий Михайлович? А чайничек? Сейчас поставить?

– Да, да, хорошо. Чайничек? Можно, да. А сыр– то где, милочка? Я же просил сыру!

– Ах! – всплеснула руками милочка. – Виновата! Приготовили, да забыли поднести! Одну секундочку, уже даю!

– Глаз да глаз нужен! – проворчал Анатолий Михайлович, усаживаясь на стул и давая место животу между широко расставленных ног.

Синяя «девочка» ловко вплела в «закусочный ковер» сырную тарелку.

– Ради бога извините, Анатолий Михайлович! Это моя вина. Недосмотрела. Приятного аппетита. – Мелко закланялась она. – Я рядышком, если что.

– Да, да. Повнимательней надо быть, милочка.

– Извините, – исчезла она в своей норке.

– Это не у вас Марина переняла чу́дную манеру называть всех женщин милочками? – улыбнулась я.

– Не понял. Кто у кого что перенял?

– Марина. Наша с Вами общая знакомая. В конторе, где мы с ней работали, часто менялись копирайторши. Почему-то их всё время увольняли и брали новых. Всё, что они писали, шло к Марине как главному редактору. Вот она прочтёт опус очередной копирайторши и ласково так: «ну это же полное дерьмо, милочка. Круглый стол не может произойти, он может только состояться. Так с русским языком нельзя, милочка» Она так ко всем обращалась – милочка. Говорила: «моя старая голова больше не вместит ни одной юли, а уж тем более снежаны».

Анатолий Михайлович шевельнул усами, глаза его потеплели.

– Да, Марина с большим чувством юмора всегда была…. А эту даму действительно зовут Милочка. Людмила, кажется, полное имя? Моя старая голова, надеюсь, вместит ещё не одну Милочку, а уж тем более Снежану, – он, крякнув, потянулся за бутылкой. Не спеша откупорил, разлил, поднял бокал. – Танюша! Позволь мне тебя так назвать. Я отличаюсь от большинства людей, и ты, как умная женщина, а это мне уже очевидно, скоро в этом сама убедишься. Но в чем ты убедишься уже сейчас, это в том, что у меня всегда великолепная еда и вино. Это принципиальный вопрос для меня. У меня есть целая теория на этот счет. Мы позже к ней вернемся, если интересно. А пока – предлагаю выпить, традиционно и банально, за знакомство! Отказов не принимаю! Я уверен, что обязательно человек должен пить спиртное в умеренных количествах, обязательно! Говорю это много лет! Давай!

Выбив звон из моего бокала, он влил в себя свой и принялся за еду, прикрывая глаза от удовольствия и вкусно шевеля щеками и усами.

– Ммм… вот эти огурчики, это что-то необыкновенное! Попробуй! Так я хотел спросить, что это за отношения у вас такие с Мариной? Она же начальницей была твоей, как я понял?

– Да. Я когда пришла в эту контору, меня сразу предупредили – у нас все девчонки нормальные, кроме одной старой маразматички, которой надо угождать, потому как она какая-то заслуженная редакторша, и к её мнению хозяйка прислушивается. Это единственная проблема. Остальное весело и хорошо. А когда стала работать, оказалось, что остроумней и интересней этой старой маразматички нет никого. Ну вот. Контора давно развалилась, а мы с Мариной дружим…

– Она тоже лестно о тебе отзывалась, – зажевал слова огурчиками Анатолий Михайлович. – Попробуй огурчики! Сейчас, сейчас, пока вкус не замылился! Да рукой бери, что ты как на параде! Ну?

– Вкусно, – хрустнула я огурцом.

Он посмотрел почти с презрением.

– Просто так говоришь? Угодить хочешь?

– Нет! Засол отличный. Чувствуется и хрен, и укропчик с чесночком, и вишневый листочек и смородиновый и еще семечки такие мелкие…забыла, как называются…. Капли из них делают. И все в правильной пропорции. Правда, очень вкусно.

– Анис, – подсказал довольный Анатолий Михайлович, разъехавшись в усах, – теперь вижу, не врёшь, понимаешь.

– Так что с вашей теорией? – напомнила я.

– Запомнила? Молодец! Сейчас расскажу! – он зацепил вилкой алый помидорчик и горсть салата, нарезанного сочной соломкой, перенес все к себе в тарелку и бережно уложил, наколол шляпку шампиньона, фаршированную чем-то мелким, осмотрел ее внимательно со всех сторон, и также бережно отнес в рот. Совершив несколько жевательных движений лицом, продолжил: – Что касается питания, я когда-то для себя просто как индивидуум, как муфлон, как человек…

– Муфлон это кто? – перебила я.

– Муфлон это баран горный, у которого рога загнуты.

– У которого что-то там вычесывают особо ценное?

– Да. На эту тему есть анекдот солдатский. Старшина читает лекцию солдатам про устройство танка и говорит, что там есть такое устройство – ресивер, в нем сто атмосфер, он заводит двигатель. Курсант кавказец спрашивает, что такое сто атмосфер? Старшина поразмыслил, как ответить на этот вопрос солдату и говорит: «Представь барана. Если этот ресивер вставить барану в жопу, рога распрямятся». Так теория заключается в следующем – это все построено на интуиции для каждого человека, если он интеллектуально хорошо организован, если у него повышенная интуиция, если он чувствует не примитивно. Вот когда мне говорят: «ой, мой все ест, чего не дам, все ест», я всегда говорю, если можно сказать, если нельзя, молчу, но думаю, что это за быдло! «Все ест» это первый признак отсутствия интеллекта, потому что человек, когда происходил от кого-то там, он начинал свое существование от сна и еды. Это была его интеллектуальная часть – он сначала ел сырое мясо, потом он жарил его на костре, теперь он жарит шашлыки, не может этот исторический процесс уложиться в простую формулу.