где в пределах кремлёвских стен

поселились обычные люди.

Женщинам в стране с кремлями

редко бывало скучно:

войны, репрессии, революции, голод и холод,

параллельно – дети, мужья,

стирка, уборка, готовка и пашня —

что в Кремле, что рядом, что вдалеке от него.

Но Влада Андреевна,

комсомольская боярыня,

семи дел деятельница, особенно не знала скуки,

даже за станком Коломзавода,

даже в дефицитной очереди.

Отведав рыхлого яблока

от скучной теперь яблони,

Влада Андреевна впервые почувствовала скуку.

Пожевала, погоняла её в искусственной челюсти,

не разобралась, решила, что сорт подвёл.

Отправилась в дикси —

зря-напрасно-я-здесь-выбрать-невозможно ощутила.

Поработала в саду —

зря-напрасно-невыносимо-тружусь

ощутила.

Посмотрела телевизор —

зря-напрасно-я-смотрю-ерунду-пора-прекращать ощутила.

Дочери позвонила —

зря-напрасно-я-с ней-говорю-надо-бросать ощутила.

Так Владе Андреевне стало скучно в Коломне.

Так Владе Андреевне стало скучно в жизни.

И она, не поняв, что перед ней скука, решила, что началась смерть.

Слегла и известила родственников.

К комсомольской боярыне в Кремль срочно съехались наследники:

сын, дочь, внук из Коломны, внучка из Москвы.

Они созвали врачебный консилиум.

Лекари сказали, что боярыня здорова.

А соседка привела молодую знахарку,

та сказала, что Владу Андреевну сглазил

тридцатилетний московский видеоинженер,

и посоветовала срубить яблоню, указав на дерево

под кухонными окнами.

Родственники растерялись в Кремле с яблонями,

а Владе Андреевне делалось всё скучнее и скучнее.

Это был сильнодействующий отход для

людей без опыта скуки.

Поваленной свибловской башней

боярыня, крупная и круглая,

лежала в обнимающем пятки платье

из красного советского ситца

и готовилась к смерти.

Внучка привела в Кремль

психотерапевта, троянски выдав его за гастроэнтеролога.

Тот поговорил с Владой Андреевной

и выписал ей лечение, приняв скуку за прогрессирующую депрессию.

Боярыня тайно повыплёвывала таблетки,

врач ей сразу пришёлся не по вкусу,

слишком вежливый, значит – неопытный.

Через две недели иссяк отход из Свиблово,

он переработался

в предчувствие смерти,

запущенный огород

и 4 ссоры с родственниками.

Коломенские отходы-эмоции

не действуют так на местных —

у них иммунитет с рождения

к переживаниям на своих почве и воздухе.

Боярыне сделалось лучше.

Она зажила как прежде: в Кремле,

в работе в огороде и по дому.

Смотрела телевизор, ходила в дикси,

сбербанк и на рынок, звонила своим наследникам.

И, подумав, срубила яблоню

под кухонными окнами.

3. Бульвар Дмитрия Донского – Коломна

Лена – человек из многоэтажной жизни

на бульваре Дмитрия Донского,

выходка своих родителей,

теперь царица собственного тела,

и как она повелевает, так с ним и бывает.

У Лены, царицы собственного тела,

пять дней шла кровь и шла боль.

Во всём другом воспроизводилась

её обычная бесценная привычка-жизнь.

От этих дней осталось

7 больших использованных прокладок,

11 средних использованных прокладок.

Они уехали в Коломну,

легли на свалку и напитали болью землю.

Из красной Лениной родной

боль превратилась в бесцветную анонимность,

с грунтовыми забралась в зажатую

мужскими ладонями бутылку, которые доили родник

на Молочной площади.

Под моим резидентским окном в Коломне сидели

три королевича, мусорно говорили, что-то ели, что-то пили,

слушали песню со словами «мама, она любит хулигана»,

немного историю, которая случилась с Леной.

Один рассказывал, как видел парней, держащихся за руки,

прямо тут, на площади, и не мог поверить,

говорил: «Они добрались уже сюда, в Коломну!

И совсем, отбросы, не прячутся!»

Было жарко и липко, решили запить родниковой водой,

пригубили из одной бутыли все трое и молча застыли,

даже умолк артист из магнитолы,

будто королевичи и ему передали попить.

На 20 секунд новая-страшная-неизвестная боль

пронзила королевичей, их тела, ум и души,

прежде всегда царевичей всего того, что с ними

и не только с ними происходило.

Это была женская боль, боль выбора,

боль постоянной готовности к утрате.

Коломенские отходы-эмоции

не действуют так на местных —

у них иммунитет с рождения

к переживаниям на своих почве и воздухе.

Когда московская боль отпустила,

королевичи чуть ещё посидели и разъехались по своей Коломне.

Так переживание с бульвара Дмитрия Донского

переработалось в

двадцатисекундное озарение трёх молодых мужчин

и два моих спокойных рабочих часа

в арт-резиденции.

Вот Москва смерть пережила, отошла.

Вот Москва радость пережила, отошла.

Вот Москва скуку пережила, отошла.

Вот Москва боль пережила, отошла.