— В воду пропойц!

— В воду аршинников, в воду! В воду их!

Вечером друзья возвратились в ресторан на острове. Однако на открытом воздухе стало уже слишком прохладно, пришлось обедать в одном из двух закрытых помещений, где зимняя сырость настолько увлажняла скатерти, что они казались только что выстиранными. С шести часов столиков уже не хватало, гуляющие торопливо разыскивали, где бы пристроиться, официанты то и дело приносили добавочные стулья, скамьи, теснее сдвигали приборы, сбивали людей в кучу. Теперь стало так душно, что пришлось распахнуть окна. Дневной свет угасал, с тополей струились зеленоватые сумерки; стемнело так быстро, что хозяин ресторана, не приготовившийся к приему посетителей в закрытом помещении, должен был за отсутствием ламп поставить на каждый стол по свече. Стоял оглушительный шум: хохот, выкрики, дребезжание посуды; от ветра, дувшего из окон, свечи коптили и оплывали, а в воздухе, согретом паром от кушаний, порхали ночные бабочки и проносились ледяные дуновения.

— Ну и веселятся же люди! — сказала Полина, всецело занятая рыбой по-матросски, которую она находила изумительной. И, наклонившись, прибавила: — Видите господина Альбера, вон там?

Это был в самом деле молодой Ломм; он сидел в обществе трех женщин весьма сомнительного поведения: старой дамы в желтой шляпе, с отвратительной внешностью сводни, и двух девочек, лет тринадцати — четырнадцати, развинченных и бесстыжих. Он был уже сильно пьян, стучал стаканом по столу я грозился выпороть официанта, если тот не подаст ему сию же минуту ликеров.

— Ну и семейка! — сказала Полина. — Мать в Рамбуйе, отец в Париже, сын в Жуенвиле… По пятам друг за другом не ходят!

Дениза, хоть и ненавидела шум, все же улыбалась, наслаждаясь тем, что среди такого галдежа можно ни о чем не думать. Но вдруг в соседнем зале поднялись крики, заглушившие все остальное. То были какие-то завывания, за которыми, должно быть, последовали пощечины, потому что послышался шум свалки, стук опрокидываемых стульев, настоящая драка; раздавались те же крики, что и днем на реке:

— В воду аршинников!

— В воду пропойц, в воду!

Когда наконец зычный голос содержателя ресторана утихомирил драчунов, неожиданно появился Гютен. На нем была красная фуфайка и берет, сбитый на затылок. Он вел под руку высокую девушку в белом, ту самую, что сидела у руля; она заткнула себе за ухо пучок красных маков — под цвет ялику. Появившуюся парочку приветствовали криками и аплодисментами. Гютен сиял; он выпятил грудь и шел вперевалку, по-матросски, выставляя напоказ щеку, посиневшую от пощечины; он весь надулся от радости, гордясь тем, что им интересуются. За ним следовала вся компания. Штурмом был взят один из столиков; гвалт становился невыносимым.

— Оказывается, — пояснил Божэ, прислушиваясь к разговору за спиной, — оказывается, студенты узнали в подруге Гютена старую свою знакомую, которая теперь поет в каком-то кабачке на Монмартре. Из-за нее и вышла перепалка… А ведь студенты никогда не платят женщинам.

— Во всяком случае, — презрительно сказала Полина, — она ужасно безобразна… волосы морковного цвета… Право, не знаю, где их подбирает господин Гютен, но только все они одна другой противней.

Дениза побледнела. Она почувствовала леденящий холод, словно вся кровь, капля по капле, уходила из ее сердца. Еще на берегу при виде быстрого ялика по ней пробежала нервная дрожь; теперь же у нее не оставалось сомнений: эта девушка, конечно, в близких отношениях с Гютеном. Горло ее сжалось, руки задрожали, она перестала есть.

— Что с вами? — спросила ее подруга.

— Ничего, — пролепетала она, — что-то становится душно.

Гютен сидел за соседним столиком; заметив Божэ, с которым он был знаком, Гютен принялся громко с ним переговариваться, чтобы снова привлечь к себе внимание зала.

— Скажите-ка, — крикнул он, — вы все так же добродетельны в «Бон-Марше»?

— Не сказал бы, — ответил Божэ, сильно покраснев.

— Оставьте! У вас принимают только девственниц, а для продавцов, которые на них засматриваются, имеется исповедальня… Магазин, где служащих женят, — благодарю покорно!

Раздался смех. Льенар, принадлежавший к компании Гютена, прибавил:

— Это не то что в «Лувре»; там при отделе готового платья есть своя акушерка. Честное слово!

Веселье усилилось. Не выдержала даже Полина, до того смешной показалась ей эта акушерка. Но Божэ взбесили шутки насчет непорочности его магазина. Внезапно он ринулся в бои:

— А вы-то, подумаешь, блаженствуете в «Дамском счастье»! Да вас за одно слово вышвыривают на улицу! А у патрона вашего такой вид, что он, того и гляди, начнет приставать к покупательницам.

Но Гютен уже не слушал его: он принялся расхваливать магазин «Плас-Клиши». Он знает там девушку, у которой до того благовоспитанный вид, что покупательницы не осмеливаются к ней обратиться, — боятся, как бы она не обиделась. Затем, пододвинув к себе прибор, он рассказал, что заработал за неделю сто пятнадцать франков. Изумительная неделя! Фавье остался на пятидесяти двух франках, список очередей пошел кувырком… Оно и видно, не правда ли? Карманы у него набиты деньгами, он не ляжет спать, пока не спустит все сто пятнадцать франков. Начиная пьянеть, он обрушился на Робино, на этого плюгавого помощника заведующего, который хочет во что бы то ни стало держаться особняком и так о себе воображает, что даже гнушается идти по улице с кем-либо из продавцов.

— Помолчите, — сказал ему Льенар. — Вы говорите лишнее, дорогой мой.

Становилось все жарче, оплывшие свечи стекали на скатерти, залитые вином; в те минуты, когда шум в зале неожиданно стихал, в распахнутые окна доносился отдаленный гул, протяжный гул реки и шелест громадных тополей, задремавших в ночной тишине. Божэ потребовал счет; он заметил, что Денизе нехорошо: она побледнела, и подбородок у нее вздрагивал от сдерживаемых слез; но официант куда-то пропал, и ей волей-неволей пришлось еще некоторое время выслушивать Гютена. Теперь он хвастался тем, что он куда шикарнее Льенара, потому что Льенар транжирит деньги своего отца, тогда как он проедает свой собственный заработок, плоды своего ума. Наконец Божэ расплатился, и женщины вышли.

— Это продавщица из «Лувра», — прошептала Полина при виде высокой худой девушки, надевавшей манто, когда они проходили через первый зал.

— Но ты не знакома с нею. Откуда же ты знаешь, кто она? — возразил Божэ.

— Ну вот! По платью вижу!.. Она из отдела с акушеркой!.. Если она слышала меня, так мои слова, должно быть, ей очень польстили.

Они вышли. Дениза вздохнула с облегчением. Ей казалось, что она задохнется от жары среди всех этих криков; она объясняла свое недомогание духотой. Теперь она могла свободно вздохнуть. От звездного неба веяло прохладой. Когда девушки проходили через садик перед рестораном, чей-то робкий голос тихо окликнул их из мрака: