свободе воли. Он поднимает глаза к небу: разумеется, мы – машины. И должны принять себя такими, какие мы есть, считая психологию наукой о мозге и радуясь скорой аугментации его способностей электродами, которые будут встроены в наш череп. Дэвида нельзя упрекнуть в том, что он не живет по своим принципам: когда его недавно оперировали, он попросил, чтобы операцию проводил робот, а не человеческие руки, всегда остающиеся неточными.

Если нет свободы воли, то нет и создателя. Если нет создателя, значит, нет и произведения: искусство, по Дэвиду, не отражает личности и не скрывает никакого смысла[103]. В поддержку своих теорий он цитирует Баха, мечтавшего о машине, которая могла бы сочинять музыку[104]. Впрочем, Дэвид предпочитает Баха в компьютерном, а не человеческом исполнении. Жесткость первого кажется ему более верной. Да и что такое интерпретация, если не тщетный поиск смысла?

Те же принципы Дэвид последовательно применяет и к другим искусствам. Если мир алгоритмичен, тогда абстракция – то, что ближе всего к природе. В его салоне развешаны странные картины, композиции из оранжевых сфер, полученных в результате автоматической обработки фотографий космоса. Неудивительно, что любимый художник Дэвида – Джексон Поллок: дриппинг – это человек, выступающий в роли машины, картина, появившаяся случайно, хаос до появления ИИ.

Дэвид, конечно, не единственный, кто выбрал этот путь. Многие применяют коммерческий подход: в октябре 2018 года аукцион Christie’s впервые включил в свой каталог портрет, созданный ИИ, и продал его более чем за 400 тысяч долларов – в пятьдесят раз выше первоначальной цены![105] Это доказывает, даже если не поднимать вопроса об арт-рынке, что публика заворожена автоматизацией художественного творчества.

Что же касается литературной деятельности, то Дэвид, хвастающийся тем, что написал уже двадцать семь книг, в том числе много детективов и несколько сборников хайку, пребывает в радостном ожидании: вскоре он сможет использовать программу, которая будет писать книги вместо него. Собственно, многие ученые сегодня увлечены идеей создания робота-писателя, хотя пока и не добились решительного успеха. Попытки Пабло Герваса, специалиста по компьютерным наукам из Университета Комплутенсе в Мадриде, нацеленные на то, чтобы создавать детские книги при помощи ИИ, пока еще находятся на самом раннем этапе. Но если накормить ИИ миллионами историй, можно представить, как тексты будут сочиняться по мере чтения, по модели «Книга, где герои – вы сами», в зависимости от наших реакций и ожиданий, с учетом тех книг, которыми мы развлекались на летних каникулах.

Что же останется от авторов? Ничего, разве что авторское право на программу (сам по себе алгоритм не является предметом патентного права). Дэвид не пытается быть «кем-то», композитором или писателем: он хочет лишь упрощать появление «чего-то». Как подытожил один друг и коллега Дэвида, прервав прослушивание цифровой музыки: «Так в чем же наша уникальность?»

Творение отныне – не самовыражение художника, а исчезновение его личности. Теперь не художник создает искусство – такое искусство устраняет художника.

Наука без причинности

То, что относится к искусству, распространяется также и на науку. Я встретился в MIT с Маркусом Бюлером, химиком, специализирующимся на материаловедении и нанотехнологиях, главой отделения инженерии. Некоторые прочат этого блестящего ученого, моего ровесника, в будущие ректоры MIT. Я было заикнулся об оптимизации материалов в архитектуре, сославшись на одну из тех немногих статей Маркуса, в которых, кажется, сумел понять хотя бы название… Он лишь отмахнулся от меня: «Это не ИИ, а всего лишь старая добрая алгоритмическая рационализация». Он любезно рассказал мне о том, как истинный ИИ, то есть ИИ машинного обучения и нейронных сетей, готовится революционизировать науку. Мне только и оставалось, что записывать за ним все то, из-за чего ускользала сама основа науки, как я ее себе представляю.

Идеи Маркуса довольно ясны: ИИ позволит обойтись без законов, как физических, так и математических. Главное, чтобы у него было достаточно данных и вычислительной мощности, и тогда машина будет производить точные результаты и предсказания, основываясь на одних лишь корреляциях и моделях, которые сама же и будет строить. Залейте побольше данных, и пусть алгоритм занимается самообучением, вот тогда он сможет вывести из них истину. В этих условиях законы Ньютона, заверяет меня Маркус, уже не понадобятся. Я не могу в это поверить… А как же яблоко? Законы движения? Гравитация? Действие равно противодействию? Всякое тело движется по прямой линии, если не испытывает внешнего воздействия? Маркус только улыбается: все это устаревшие или по крайней мере ненужные принципы. ИИ не опровергнет теории Ньютона, но усвоит их следствия, не имея при этом потребности в их эксплицитной формулировке. Маркус поистине воодушевлен результатами своих экспериментов. ИИ уже сегодня способен, не опираясь ни на какие физические законы, сформулированные в явном виде, решить проблемы растрескивания твердых материалов. Данные заменяют уравнения. Точно так же DeepMind запустил AlphaFold, программу ИИ, которая изучает структуры белков[106]. Да и почему, собственно, останавливаться на законах Ньютона? Евклидовой геометрии уготована та же участь. Тот факт, что два плюс два равно четырем, скрывает в себе всего лишь грубую приблизительность нашего мозга. Наши базовые интуиции станут, таким образом, всего лишь курьезами.

Маркус охотно допускает, что новые методы ИИ могут раздражать ученых, поскольку теперь их роль сводится к функции операторов данных. Проблема «черного ящика», которая не позволяет ИИ исчерпывающим образом разъяснять, каким путем он движется, означает, что человек никогда не поймет рассуждения машины. Иначе говоря, у нас будут результаты, но не будет объяснения. Задача, ожидающая математиков, физиков и химиков будущего, – научиться лучше общаться с алгоритмом. Те же, кто захочет найти «законы», будут вынуждены удовлетворять свое любопытство или тщеславие в ущерб научной строгости. Исследование причинности стало первым эпистемологическим разрывом с Возрождением, и он был всесторонне проанализирован Башляром. Отказ от такого исследования означает новый разрыв, ради которого мы, получается, должны в корне изменить свои представления о науках и мире, ими описываемом.

ИИ открывает путь к радикальному эмпиризму. Это триумф Давида Юма, который первым свел физические законы к простым корреляциям, «истинным» только в силу их повторения[107]: нельзя вывести то, что солнце завтра встанет, на основе наблюдения планет… а потому и из того факта, что до сего момента солнце всегда вставало по утрам. ИИ позволяет экстраполировать эту логику: значение имеют только корреляции триллионов данных и регулярности, которые могут быть из них извлечены. В таком случае понятие причинности должно будет рассматриваться в качестве каприза нашего рассудка, который препятствует прогрессу знаний. Последняя область, отведенная Юмом причинности, а именно математическое рассуждение, также будет сметена потоком данных. Больше нельзя будет провести различие между априорной математикой и апостериорной физикой, между логическими