надо брать билетики на десятке стоек у входа. Из всех офисов открытого типа, где я был, этот, несомненно, самый впечатляющий: сотрудники постоянно двигаются от одного пролета к другому. Джонатан Холл, выйдя из стеклянного куба, тут же ударился в пространные объяснения рациональных предсказаний, конкурентных преимуществ и детализации рынка. У меня, в отличие от него, нет докторской степени Гарварда по экономике. Но я попытался, насколько смог, уследить за его мыслью.

Из всех тонкостей алгоритмов Uber мне запомнилась одна: Джонатан, полагаясь на spot market, избегает соблазна dispatch. Если в некоторых зонах спрос выше, платформа повышает стоимость поездки, чтобы привлечь водителей, но не распределяет их в приказном порядке по клиентам. Иначе говоря, Uber относится к водителям как к рациональным индивидам, которые реагируют на цену как на сигнал, и не ставит себе задачи «подтолкнуть» их к определенному выбору. Принципа финансового стимулирования должно хватить для регулирования рынка (поездка, цена которой повышается или понижается для определенного клиента) без необходимости принуждения (надо взять такого-то или такого-то клиента). Конечно, есть и правовые причины для такой политики: независимый водитель, если бы его обязывали выполнять определенные маршруты, мог бы быть переквалифицирован в суде в наемного работника. Однако Джонатан, как убежденный либерал, воодушевлен идеологическими аргументами: необходимо сохранить принцип рынка, основывающийся на свободе воли участников, а потому нельзя переходить к логике плановой экономики, как бы того ни хотели «евангелисты ИИ». Джонатан понимает, что, относясь к людям как к автоматам, мы рискуем атрофией их умственных способностей, что в итоге грозит еще более серьезными рисками. (Он приводит пример авиакатастроф, когда экипаж, слишком привыкший к автопилоту, утратил базовые рефлексы.) Кроме того, опора исключительно на ценовой механизм, регулирующий предложение соответственно спросу, позволяет не собирать приватную информацию, такую как личные качества водителей, которую ИИ ради оптимизации заказов тоже мог бы обрабатывать. «И хорошо, что так», – делает вывод Джонатан: анонимность рынка дает шанс каждому.

Но что же скажут об этом «евангелисты ИИ»? В Didi, которая базируется на другом берегу Тихого океана, сделали сознательный выбор в пользу dispatch, а не стимулов. «Это эффективнее», – объясняет мне Ву Гуобин, с которым мы в этой книге уже встречались. В поддержку своих тезисов он указывает на гигантский экран с «тепловой картой» Пекина, разделенной на сотни микрозон разного цвета. Так называемые прогностические алгоритмы, которые годами питаются всеми данными, собираемыми Didi, и постоянно совершенствуются благодаря сведениям о движении транспорта в реальном времени, позволяют предсказывать состояние трафика и число клиентов в почасовом и поминутном режиме. В закрытой воспроизводящейся системе, каковой является город, степень предсказуемости весьма велика: Ву Гуобин постоянно наращивает точность прогнозов в области спроса и предложений рейсов такси. Если можно с высокой точностью определить, кому понадобится машина, в какое время, в каком месте и для какого маршрута, зачем идти на риск ценового сигнала, который всегда слегка запаздывает и от которого водитель может просто отмахнуться? А раз у нас есть полные данные, зачем вообще обращаться к рынку? Не проще ли в самом деле распределять рейсы заранее, награждая водителей в зависимости от их производительности? ИИ сможет просчитывать стоимость рейса по дифференцированному принципу, основываясь на механизмах, непонятных обычному смертному, таких, к примеру, как «равновесие Нэша, совершенное по подыграм»[110], и ему не нужно будет заявлять цену рейса заранее. От этого все только выиграют: и водитель – он будет менее напряжен, поскольку система сама управляет им; и клиент – у него сократится время ожидания; и, конечно, Didi – она максимизирует число рейсов.

Вот почему знаменитое определение рыночной экономики, данное Фридрихом Хайеком, основателем австрийской экономической школы, весьма влиятельной во второй половине XX века, может устареть. С точки зрения Хайека, рынок – это катализатор разрозненной информации. Благодаря конкуренции он устанавливает связи между людьми, преследующими разные и подчас даже противоположные цели, воздерживаясь при этом от всякого суждения. Флуктуация цены – способ передать информацию, позволяющий удовлетворить каждое из частных желаний наилучшим образом. Рынок представляет не столько требование эффективности или равновесия, сколько непринудительный принцип координации человеческих усилий. Чтобы подчеркнуть это социальное и моральное достоинство рынка, Хайек ввел термин «каталлактика» – от греческого слова katallatein, означающего «меняться», но также «допустить в сообщество»[111]. Каталлактика – способ доверять, не становясь при этом друзьями; объединяться, не зная друг друга; создавать общество, не требуя общих ценностей. Подобно Сократу, рынок знает, что он ничего не знает. То есть он должен способствовать возникновению спонтанного порядка, не пытаясь контролировать или даже фиксировать детали повседневных обменов. И наоборот, управляемая экономика опирается на иллюзию, что центральный институт обладает всеведением, а потому и выстраивает все в форме вертикали, что неизбежно приводит к подавлению индивидуальных решений. Вот почему плановая экономика, с точки зрения Хайека, – начало тоталитаризма[112].

Хайек делает одно теоретическое уточнение: если бы у нас была полная информация, если бы мы знали все индивидуальные предпочтения и все способы их удовлетворения, тогда вопрос оптимального размещения ресурсов был бы чисто логическим, а не экономическим[113]. Таким образом, всеведение становится единственным возможным оправданием плановой экономики. Оно должно позволить не только предсказывать трансакции бесконечного числа агентов, но и узнавать об их намерениях («целях», говоря в терминах Хайека). Не это ли конечная цель ИИ? Разве алгоритм не служит созданию этой гигантской комбинаторики? Если бы мир можно было смоделировать на одной тепловой карте, если бы предсказания всего массива нашего поведения достигли достаточной точности, мы могли бы обойтись без рынка и координировать спрос с предложением централизованным образом. В таком случае логика придет на смену каталлактике. Каждый будет «распределяться» по своим урокам, работодателям или любовным приключениям, точно так же как водитель Didi направляется к своему будущему клиенту. Независимо от того, кем будет управляться алгоритм, частным предприятием или государственным ведомством, какую бы форму ни принимало распределение, «подталкивания» (nudge) или обязанности, главное – в том, что заранее установленная инструкция заменяет процесс личного решения, основанного на соотнесении цены и желания. Вот почему Джонатан, экономист Uber, назвал распределение (dispatch) «советской идеей». Как мы увидим далее, между ИИ и китайским коммунизмом действительно существует глубинная связь.

Контраст между Uber и Didi высвечивает радикальную дилемму: если предположить, что ИИ может обеспечивать почти полной информацией, нужно ли держаться за рынок по принципиальным резонам или следует согласиться, ориентируясь на эффективность, на определенную форму полного планирования? Не согласится ли в итоге Джонатан, все еще не отказавшийся от либеральных идеалов, с практическими преимуществами модели его конкурента?

В этом случае ИИ прямо атакует свободу воли, в данном случае – способность Homo œconomicus принимать собственные решения на свободном рынке.